Они, обстоятельства эти, не заставили себя ждать. Даже слишком поторопились.

Фельдфебель появился в Лаках с офицером — бледным, моложавым, с хлыстом. Сопровождал его толстенький напудренный капитан — румын в четырехугольной фуражке с высоким козырьком. Вся эта компания осматривала деревню. Водил их Лели, рядом семенил Григорий Александрович с инвентарными книгами, истребованными моложавым немцем.

— Все показывать! — приказал офицер на чистом русском языке.

— Нам нечего утаивать, господа хорошие. Скот угнали, вино эвакуировали. Как и повсюду. Да и колхоз небольшой, всего дворов-то…

Офицер подошел поближе к председателю, сказал:

— Довольно, господин бургомистр. Ваш колхоз мне знаком. Кстати, на Московской сельскохозяйственной выставке, на вашем колхозном стенде вы выглядите гораздо моложе. А чтобы никаких недоразумений между нами не было, информирую: я местный — агроном из Фрайдорфа. Надеюсь, вам знакома колония немецкая на севере Крыма? Так вот, мне нужна правда!

Лели подвел «гостей» к лабазу, показал на то, что было отобрано для фельдфебеля:

— Все, чем мы располагаем, господа!

Офицер из Фрайдорфа даже не взглянул на то, что показывал председатель, остановился у правления, сказал улыбающемуся румынскому капитану:

— Деревня вполне обеспечит всем необходимым ваше подразделение. Вы согласны на дислокацию?

Тот поддакивал, но, видно, ничему не верил. Немец повернулся к Лели:

— Чтобы все было: хлеб, вино, мясо, табак и прочее, и прочее.

— Но, позвольте, господин офицер…

— Молчать! Я знаю, что ты коммунист, но также знаю, что расчетливый хозяин. — Немного подумав, немец добавил — И не такой болван, чтобы на веревке болтаться. И знайте: мне точно известно, что большевики из вашего колхоза ничего не взяли. Все, господин бургомистр.

Немцы уехали.

Население почти полностью эвакуировалось. Македонский вывел отряд из Большого леса и привел его поближе к деревне. Днем прятал его в кустах, а вечерами…

Ночевка под крышей почти несбыточная мечта крымского партизана. Бахчисарайцы стирали белье, мылись, брились, чинили обувь, кроили и шили постолы из сыромятной кожи.

На рассвете тайком уходили летучие боевые группы на операции. Они рушили мосты, налетали на отдельные немецкие машины.

Немцы никак не могли понять, откуда берутся партизаны и куда они исчезают после операции. Все тропы, ведущие в Большой лес, под неусыпным наблюдением. Ни одна живая душа там не появляется, а машины летят в воздух, гибнут солдаты, старосты, полицаи.

В деревню прибыла небольшая румынская команда во главе с унтером — квартирьеры.

Солдаты, усталые, грязные, обовшивевшие, ругали фашистов и своего «вождя» Антонеску; ели, пили вино и не замечали, а может, не хотели замечать вооруженных партизан, как у себя дома ночами разгуливающих по деревне.

Прибыла румынская рота во главе с напудренным капитаном. Начались повальные обыски — разумеется, безрезультатные. Капитан отчаянно ругался, бил солдат, особенно унтера, который так и не протрезвел и в полубеспамятстве был отправлен под арест.

На рассвете из отряда прибежал Николай Спаи:

— Уходите! Немцы, эсэсовцы! Уходите!

Бегали по домам, предупреждали тех, кто еще был в деревне. Кто-то успел убежать, а кто-то и нет. Каратели нагрянули на трех машинах, командовал ими бывший фрайдорфский агроном.

Задержанных загнали в клуб, выстроили у белой стены. Офицер прошелся вдоль строя — туда и обратно, потом подошел к Лели, стоявшему на правом фланге:

— Где скот? Почему пустые закрома? Где, наконец, народ?

Лели ответил спокойно:

— Народа нет. Да разве его удержишь…

Офицер смотрел в глаза председателю:

— Арестовать! — и ударил Лели хлыстом.

Подошел к черноусому Спаи:

— Партизан? Арестовать… И этого. — Кончик его хлыста упал на плечо Григория Александровича. Отошел, приказал, показывая на молчаливых людей, стоящих у стены: — А этих — расстрелять!

Арестованных погнали по старой лесной дороге в Керменчик. А в деревне за их спинами строчили немецкие автоматы, кричали люди… Черный дым потянулся от Лак по всему хребту, запахло гарью.

Маленький узкогрудый бухгалтер не спеша шел между богатырями Лели и Спаи — рослыми, плечистыми. Дорога круто взяла вправо, в Керменчик… Там комендатура, гестапо, полицаи. Уже виднелся старый минарет с серебристым серпом.

Старик прошептал:

— Вам надо непременно бежать. Я отвлеку их на себя, устрою прощальный концерт, а вы в лес, в лес…

— А вы, Григорий Александрович? — Лели сжал стариковскую руку.

— Я старше вас, и делайте, что прошу, требую наконец!

Дорога пошла вниз. Старик рванулся вперед, упал и оглашенно закричал: