Как бы зловеще это ни звучало, но в первую очередь приходилось опасаться, что погонщикам вообще не удастся достигнуть Нома. Надвигалась снежная буря. В таких условиях даже опытные погонщики не захотят испытывать судьбу. Если хотя бы один из участников эстафеты собьется в метель с пути и не сумеет добраться до теплого постоялого двора, ампулы с сывороткой в конце концов замерзнут и полопаются, а лекарство испортится.

Опасаясь того, что героические усилия пробиться сквозь буран могут привести к потере первой партии сыворотки, Кертис Уэлч обратился в совет по здравоохранению с просьбой приостановить эстафету. Потеря нескольких часов или даже дней, объяснял он, не так страшна, как потеря сыворотки. От благополучной доставки лекарства в Ном зависят жизни 28 человек. Члены совета согласились с этим доводом.

Чтобы передать сообщение погонщикам, мэр Мейнард снял телефонную трубку и велел телефонистке соединить его с Питом Карраном, хозяином постоялого двора в Соломоне. Мейнард сказал Каррану, что, когда Гуннар Каасен прибудет из Блаффа с сывороткой, ему нужно будет приказать остаться в Соломоне и переждать снежную бурю. Он также позвонил в Порт-Сейфти и сообщил погонщику Эду Рону, последнему в эстафете, что спасательная операция временно приостановлена.

Никто из находившихся в комнате не знал, возымеют ли эти звонки действие, поскольку точное местонахождение сыворотки было неизвестно. Последней относящейся к делу информацией было сообщение об отъезде Гонангнана из Уналаклита накануне утром. Неясно было даже, встретился ли Гонангнан с Сеппалой.

В Порт-Сейфти, в 21 миле от Нома, Эд Рон ответил на телефонный звонок. Он был совершенно согласен с решением совета. Из окна постоялого двора был виден лед за лагуной, отделяющей Порт-Сейфти от Берингова моря – «в постоянном движении от прибоя», по собственным словам Рона. Рон отвязал собак, накормил их и убрал нарты. Перед тем как устроиться на долгий отдых, он передал в Ном сообщение: ветер дует со скоростью 80 миль в час, «вздымая снег с такой силой, что ни человеку, ни зверю невозможно противостоять буре…». Как только сообщение было передано, связь прервалась, линия перестала работать. Даже та слабая связь, которая была у Нома с погонщиками собак, была потеряна, и город мог только уповать на то, что сообщение дошло до Каасена.

Но оно не дошло.

В 50 милях к востоку, на другой стороне мыса Ном, Гуннар Каасен сидел на постоялом дворе в Блаффе. Он не имел ни малейшего представления ни о совещании в Номе, ни о решении прервать эстафету. Блафф был крошечной старательской деревушкой с населением менее 40 жителей, окруженной утесами. Она была расположена далеко к востоку от телефонных линий, связывающих Ном с другими населенными пунктами.

Каасен прибыл на постоялый двор шестнадцать часов назад, и к пяти часам воскресного вечера он все еще сидел около раскаленной железной печурки, прислушиваясь, не прибыл ли Олсон.

Все, что мог услышать Каасен, был ветер. Такого сильного ветра не было на его памяти уже несколько лет, и он начал беспокоиться, что буран запер Олсона где-нибудь на трассе. Он не представлял себе, когда приедет Чарли Олсон, но был готов тронуться в путь в любой момент.

Собак нужно было покормить. Их было тринадцать, привязанных в ряд. Каасен с трудом открыл дверь, выбрался из хижины и дал каждой собаке по лососю и куску жира. С кормом собаки получали необходимые калории, помогавшие им бороться с холодом.

Каасен рискнул поставить вожаком Балто. Пес был недостаточно опытен, и Сеппала считал его середнячком. Балто был слишком медлительным, чтобы тянуть первую лямку, и его обычно использовали в коротких поездках. Каасен был о Балто лучшего мнения. Может быть, пес и не был быстрым, зато был спокойным и сильным.

К 1925 году Каасен и Сеппала работали вместе уже несколько лет, организуя ирригационную систему для золотых приисков компании «Хаммон консолидейтед». Хотя и Сеппала и Каасен были родом из одного и того же региона Норвегии, трудно было себе представить более непохожих людей. Высокий – метр восемьдесят восемь – и крепкий Каасен был суровым и неприветливым. Он был человеком серьезным.

– Либо ты его слушаешь, либо получаешь по башке, – с нежностью сказал как-то один из его родственников.

С нежностью, потому что в этом суровом погонщике была и нежность, которая проявлялась скорее в его добрых делах, чем в словах. Он обожал ванильное мороженое и был готов поделиться им с любым другим сладкоежкой. Дверь его дома всегда была открыта для всех детей, желавших полакомиться знаменитыми булочками с корицей, которые пекла его жена.

Около семи часов вечера Каасен услышал снаружи приглушенный крик. Должно быть, это Олсон. Каасен распахнул дверь. По Олсону было видно, что переход был крайне тяжелым. Его руки окоченели от мороза, и он не мог отвязать от нарт ящик с сывороткой, а у семи его собак, слишком короткошерстных, был отморожен пах. Каасен помог Олсону войти в дом, усадил его. Затем он вернулся на улицу, занес в дом сыворотку и привел собак. Олсон прикрыл пах каждой из собак попоной из заячьего меха, но этого оказалось недостаточно. Все семь с трудом приковыляли в комнату и в изнеможении улеглись на пол. «Они были не в состоянии идти дальше», – заметил Каасен.

Чтобы преодолеть 25 миль от фактории Головин до Блаффа, Олсону потребовалось почти четыре с половиной часа. Надевая на собак попоны, он чуть не поплатился за это собственными пальцами. В тепле Олсон снял рукавицы. Его пальцы стали белыми и твердыми, как камень. Пройдет по меньшей мере несколько дней, прежде чем они полностью отойдут от обморожения.

Он посоветовал Каасену задержаться. Как бы ни нужна была сыворотка в Номе, в такую погоду поездки противопоказаны. Каасен огляделся: пальцы Олсона горели от боли, собаки лежали на полу – выдохшиеся, хромые, со свалявшейся шерстью. Совет был вполне разумным. Каасен готов был прислушаться к нему, но лишь до определенной степени.