Ох, мороз-мороз!.. Целую неделю в Первопрестольной лютовали холода, загоняли москвичей по домам – в тепло, к печкам и каминам. Улицы опустели. Пешеходов – раз-два и обчёлся, ну а выездов и в помине нет. Все коней берегут: жалеют рысистых… Всё так, да только не на Тверской. Вот где жизнь бьёт ключом! Никогда не спит Тверская, вечно спешит по своим делам. Торгует, молится, а то и красуется – распускает павлиний хвост: гляньте, мол, православные, на красу неописуемую. Так что и нынешним январским утром птицы на лету мерзли, а на Тверской народу хватало. Бойким шагом передвигались вдоль стен домов укутанные до бровей пешеходы, а по накатанной колее среди заснеженной брусчатки даже катили одинокие сани.

Чёрный, как ночь, крупный рысак звонко бил дробь на обледенелой мостовой, сани с высокой лакированной спинкой радовали глаз изящными обводами, но главным украшением этой зимней картины были не они, а закутанная в меха пассажирка. Алые от мороза щеки, угольные ресницы и крупный коралловый рот яркими мазками оживляли мраморную красоту правильных черт. В санях сидела безупречная, редкостная красавица, вот только казалась она на удивление грустной.

– Краля сахарная!.. – Юный приказчик с огромным – в половину его роста – лубяным коробом в руках аж на ходу запнулся. Замер с открытым ртом. Прикипел к чаровнице взглядом, а потом и вовсе шагнул назад – побежал вслед за санями. И с разбегу на кого-то налетел. – Чёрт!.. – распетушился он, но язык тут же присох к гортани: конопатый парнишкин нос упёрся в серое сукно офицерской шинели. Приказчик поднял глаза и наткнулся на острый взгляд прищуренных карих глаз. Офицер глядел строго, но без злобы.

– Звиняйте, ваше благородие!..

Что делать дальше, парнишка не знал. Может, надо было сразу в ноги? Не дай бог, в сердцах по уху съездит… Но офицер лишь кивнул. Обогнул приказчика вместе с его коробом, словно афишную тумбу, и чётким строевым шагом двинулся дальше – к Страстной площади.

Парнишка остался сзади и не видел его улыбки. Да и можно ли было так назвать сомнительную кривоватую ухмылку? Ведь один угол рта у офицера поднимался выше и дальше другого. Впрочем, никакой другой улыбки у капитана Щеглова всё равно не было. Уж какая есть. А сейчас он и впрямь искренне забавлялся: мальчишка-приказчик, остолбеневший при виде красавицы аристократки. В том, что девушка в санях – дворянка из богатых, а может, и вовсе из титулованных, капитан не сомневался. В отличие от юного приказчика, он отметил и грустный, будто б устремленный внутрь себя, взгляд девичьих глаз. Да, видно, не очень проста жизнь у этой закутанной в соболя незнакомки. Муж небось ревностью изводит. Ну а как же иначе с такой красотой? Впрочем, самого Щеглова это совершенно не касалось. Он вообще-то был в Москве проездом и никого из здешних жителей не знал. Вот дойдет капитан до Страстного монастыря, поставит свечки за упокой души, поминовение своим закажет и вновь отправится на почтовую станцию. И хотя Щеглову до смерти не хотелось ехать в Петербург, выбора у него всё равно не было. Ничего не поделаешь. Служба.

Ничего не поделаешь. Придется ей пойти на хитрость. Графиня Вера Чернышёва отлично понимала, что выбора у неё нет. Надо докопаться до истины, пока не стало слишком поздно… А может, она уже и так опоздала?..

Поводов для тревоги было предостаточно. В доме что-то не ладилось, но в чём дело – так до сих пор и осталось загадкой. Правду знали лишь мать и брат, но две недели назад Боб вдруг прервал долгожданный отпуск и среди ночи ускакал в столицу, а Софья Алексеевна с тех пор казалась непривычно задумчивой и от вопросов дочери старательно уходила. Пришлось Вере сбавить напор – она боялась насторожить родных, а это в её планы совершенно не входило.

Как-то так само собой вышло, что за последние годы к ней отошли все многочисленные обязанности по ведению семейных дел. Вере это не просто нравилось, сказать по чести, она этим жила. Начиная, она даже не подозревала, насколько увлечётся этим, казалось бы, неженским делом. Но пришёл первый успех, а планы воплотились в жизнь, и Вера вдруг осознала, что это и есть её истинное призвание. С тех пор всё у неё великолепно получалось, но медаль имела и оборотную сторону: Вера уж слишком явно отличалась от своих томных и легкомысленных ровесниц. Пока мать и брат не придавали этому особого значения, можно было и не волноваться. Главное, чтобы они вдруг не опомнились и не озаботились бы поисками «подходящего» жениха. А вот этого Вера боялась панически. И было с чего.

Никто этого не знал, но Верино сердце давно было занято. Плохо было лишь то, что избранник почему-то смотрел на неё как на друга, и что делать в этой печальной и где-то даже унизительной ситуации, Вера не знала. Внутри собольей муфты она привычно погладила крохотную миниатюру, написанную на овальной пластинке слоновой кости, – это было всё проявление чувств, которое могла себе позволить приличная девушка.

Утренняя поездка по морозной Москве принесла столь редкие минуты полного уединения. Сейчас Вера принадлежала лишь самой себе и, дав волю сердцу, привычно ушла в печальные размышления.

С Джоном они давно сделались лучшими друзьями. Она понимает его с полуслова, а он поёт только для неё… Но это – всё! Почему же Джон так никак и не решится на следующий шаг?

Ответа Вера не знала. Она была красива, умна, богата и… совершенно не нужна своему любимому. Наверное, в ней что-то оказалось не так, если она вызывала в красивом, полном сил мужчине лишь товарищеское участие. Джон хотел с ней только дружить. Да, именно это слово. Дружить – и не более… Впрочем, она сама виновата – по-мужски увлеклась делами. Кто ж сможет полюбить конторщика?..

Вера прекрасно понимала, что губит собственное счастье, но ничего не могла с этим поделать. Так сложилась жизнь, что её отец – граф Александр Чернышёв – погиб в двенадцатом году, оставив после себя вдову с четырьмя детьми на руках. Вера его помнила смутно. В глубине её души теплилось воспоминание о больших ласковых руках, любви и защищённости, и теперь, четырнадцать лет спустя, образ отца сделался для неё идеальным, почти святым видением, а служение его памяти – потребностью души. Она изо всех сил старалась хоть в чём-то заменить родным покойного главу семьи и ликовала, когда это удавалось. Вера часто видела отца во сне. В этих прекрасных снах они держались за руки и гуляли, а она рассказывала, как старается быть опорой семье, и отец хвалил её, называя «моя девочка». Утром Вера просыпалась счастливой, а мягкий, глубокий голос отца ещё долго звучал в её ушах.