…На каждой остановке народу все прибавлялось и прибавлялось, хотя вроде уже больше и некуда. А ведь еще до Царицыно не доехали, сокрушенно думал Петрушко. Вот уж там всех утрамбуют всмятку. А почти все окна забиты, не открыть, как ни пытайся. Душегубка, одним словом. Есть ли подобные ужасы в сопредельных мирах?

Собственно, о сопредельных мирах почти ничего и не знали. Общение по астралу – крайне ненадежное средство связи, тут слишком многое зависит от источника и передатчика, а оба ведь – люди, со всеми вытекающими. Паша, то есть генерал Вязник, до сих пор не слишком-то доверяет Гениным магическим опытам. Не то чтобы он подозревал Гену во лжи – нет, того исследовали вдоль и поперек, и до, и после сеансов связи снимали энцефалограмму, и еще проверяли какой-то электроникой, о которой Петрушко и понятия не имел, тут уж была епархия научно-исследовательского отдела. Но, доверяя Гене как человеку, генерал сомневался в объективности его видений. И пускай масса народу во время сеансов могло наблюдать все то же самое, Вязник резонно замечал, что критериев проверки нет никаких. Переместиться в сопредельные миры пока не удавалось никому. А вот корреспонденты оттуда говорили, что переход не только возможен, но и время от времени происходит. Но они сами не знали технологии. Так что Павел Александрович сомневался вполне обоснованно. Другое дело, что он вообще во всем вечно сомневался. Такой уж он был – ехидный, насмешливый и, по его же собственному признанию, “всезнающий как змея”.

Глядя на проплывающие за окном заборы, Петрушко вновь вспомнил, как Гена зажег свои изогнутые свечи, долго молчал, уставясь на слегка качавшиеся язычки пламени. Потом, произнося нараспев непонятные слова, поводил ладонями над серебряной миской. Напрягся, страшно выдохнул, взбаламутив поверхность воды, и приготовился ждать. Вызов был послан туда, в Оллар, и если его услышат, и если пожелают ответить…

Попытки связи делались еще с того воскресенья, когда перепуганных мальчишек проверили в лабораториях научного отдела, а потом Виктор Михайлович явился с докладом к генералу Вязнику. Но попытки оставались тщетными, поверхность воды успокаивалась, и ничего не происходило до того, как гасли свечи. А они гасли быстро, минут за пятнадцать. Естественный ограничитель, объяснял Гена. Ведь это были особые свечи, их пламя как-то реагировало на состояние медиума, и чем сильнее его напряжение – тем быстрее они сгорали. А при погасших свечах работать не стоило. Достаточно перейти некий неуловимый предел – и мозг быстро разрушался.

Но в среду их все же услышали. Вода в миске слегка встрепенулась, по ее поверхности побежали радужные круги, остро запахло какими-то странными, приторными ароматами, а потом она вдруг стала твердой и плоской, в зеркальной поверхности сперва отразились догорающие свечи, а потом возникло лицо.

Немолодой уже мужчина, с бородой едва ли не до серых, внимательных глаз, загорелое лицо лоснится от пота.

Слова собеседника произносил Гена, они возникали у него мозгу, но вот голос – тот заметно отличался от мягкого Гениного тенорка. Глубокий, слегка надтреснутый бас, таким голосом можно командовать войсками или изрекать проклятия врагам. Видимо, воздействие шло и на речевой аппарат медиума.

– Мы слышали и раньше, но ответить не смогли… Большой маг уже у вас… Начальник тысячи… – Гена замялся, пытаясь подобрать словесный эквивалент тому, что ощутил внутри. – В общем, какой-то немалый чин в этом ихнем Тхаране, – уже своим обычным голосом добавил он. Потом вновь заговорил басом. – Ему поручено готовить исход… надо помешать… вернуть… мы ищем того, кого ему пришлось переместить в Оллар. Но пока не можем. Нужно… Если вы знаете, кто… Его изображение.

Петрушко предусмотрел и такой поворот. Сейчас же фотография Димы Самойлова была поднесена к зеркальной поверхности.

– Хорошо… Попробуем… Если… Большой маг уйдет, и тогда еще нескоро… Государь со дня на день пошлет на юг хандары… легионы… Осторожность… Он сильный… Сильнее того, в ком я сейчас говорю… Не пытайтесь сами, следите и ждите… Нужно тламмо, и только тогда… Да будет на вас мир и отблеск Единого, Рожденного и Нерожденного… Ждите…

И тут зеркало треснуло, вновь побежали по воде лиловые круги, а погасшие свечи зачадили, съежились черными огарками. И вскоре вода стала обыкновенной водой. Гена, вытерев со лба пот, выплеснул миску в раковину.

– Ну вот, вроде хоть что-то. Правда, понять что-то содержательное сложно.

– Послушаем еще, – предложил Петрушко, перематывая кассету.

– По крайней мере, – заметил майор Семецкий, замначальника оперативного отдела, – подтвердилась гипотеза о переходе сюда эмиссара из Тхарана. Понять бы еще, что за исход он готовит, и чем это опасно нашим олларским друзьям…

– Если это действительно друзья, – покачал головой Виктор Михайлович. – Мы же ничего о них не знаем, и есть ли у нас общие интересы – вот вопрос. То, что они хотят решить свою проблему нашими руками – очевидно. И я не вижу в том ничего плохого, если это и нам выгодно.

– Нам-то выгодно, – решительно заявил Гена. – Тем, с кем мы держим контакт, “Людям Единого”, не нужны переходы туда-сюда.

– Граница на замке? – прищурился Юрик Семецкий. – Разумно. Отношения могут быть лишь в том случае, когда их можно в случае чего прекратить. А эти “Люди Единого” что-то вроде секты?

– Видимо, – кивнул Гена. – Но секта многочисленная, готовящаяся со дня на день стать господствующей верой.

– Вот только в их религиозные войны нам и не хватало влезать, – усмехнулся Петрушко. – Как-то, знаете ли, и своих ваххабитов по уши хватает.

– А кто влезает? – удивился Семецкий. – Пускай Тхаран отсюда убирается, а уж как они в Олларе будут между собой грызться, не наша забота. “Люди Единого” наши союзники лишь в том, что касается блокады.

– А вы уверены, ребята, – подала голос молчавшая доселе Генина ассистентка Лариса, – что блокада всегда будет нужна этим “единянам”? Что они сами не полезут к нам, со временем? Нести, например, свет истинной веры? Фанатики, они же и в Африке фанатики. А тут даже не Африка, тут вообще…