— Потрясающе. Теперь Вита ждёт трибунал. — Покончив с едой, Воин откинулся на спинку стула и закурил короткую чёрную сигариллу. Затем потянулся и налил себе ещё водки. — Его упекут в Хранилище лет на триста.

Александр Евгениевич покачал головой:

— Боюсь, единственный субъект, подлежащий трибуналу, согласно кодексам, — Потерявший Королевство. Вит, как и все Сумеречные, сможет уйти от трибунала Агентства по статье о защите семьи. Багира уже, скорее всего, мертва. А Эрика у нас не получится локализовать даже всем оперативным составом. Разве что ты сам возьмёшься. Но я в этом сомневаюсь. В данном случае игра не стоит свеч.

— То есть, предлагаешь сидеть тут, ждать, пока всё закончится само по себе, а потом явиться на готовенькое? Ты вообще соображаешь, что нам ещё отчёт по этому делу писать?

— Я выполнил расследование. Дал свои выкладки. Отчёт Его Высочеству я подготовлю сам. Ты проходишь по данному делу как привлечённый сотрудник, невзирая на должность. Более того, я счёл возможным связаться с Его Высочеством и изложить свои соображения на этот счёт.

— О, прелестно, ты получил высочайшее одобрение?

— Да.

Воин хищно ухмыльнулся. Александр покачал головой. В отличие от праздных наблюдателей, он отметил и тоску в глазах своего друга, и вспухшие на скулах желваки. Повисла недолгая пауза. Специалист по связям с общественностью чуть подался вперёд:

— Если ситуация начнет выходить из-под контроля, твоё вмешательство можно…

— Ни в коем случае, — оборвал его собеседник. — Всё уже решено, так и запишем. Будь так добр, закажи свинины и перцовки. Я голоден, как стая тысячелетних упырей. И хочу настроиться перед работой, тем более что работы как таковой не предвидится.

Александр Евгениевич пожал плечами и поднял руку, подзывая официанта.

2009 год. Июль. Санкт-Петербург, запад города.

По Малому проспекту Васильевского Острова медленно брела невысокая полненькая молодая женщина. Нежаркий вечер выгнал на улицы множество горожан, мечтающих о приятной прогулке. Узкие тротуары Центральной линии были запружены людьми, но светловолосая особа в ярком балахоне с лёгкостью прокладывала путь среди праздношатающихся и спешащих по делам прохожих, будто незримый забор окружал её.

Выразительности в глазах женщины было не более, чем в пуговицах полированного стекла. Ни эмоций, ни слёз, только равнодушие. Любой мало-мальски образованный психолог, увидев её, мгновенно констатировал бы глубокий шок, переходящий в затяжную депрессию. Беда была в том, что, согласно её воле, женщину никто не замечал.

«Братства больше не будет. Никогда».

Эта мысль настигла Сову, когда она вышла из занимавшейся пламенем квартиры. Страшное осознание того, что рухнуло дело, ради которого она жила последние четырнадцать лет, отправило её в нокдаун.

«Даже если выживет Нам. Даже если уцелеет Лис. Если, если… Ничего уже не будет прежним. Мы не сможем доверять друг другу. Жить под одной крышей, делиться секретами. Остаться семьёй… Мы искалечены. Ничего не вернуть».

Она споткнулась, кто-то поддержал её за локоть, и, повинуясь направлявшему, женщина свернула направо. Народу стало поменьше.

«Сестра. Я убила свою сестру. Не по крови, но она стала мне ближе всех. Всё равно, что убить Пуха или Кролика. Я верила ей. Настолько, что мысль о предательстве даже не зародилась в моём сознании. Я убила её. И я уничтожила Братство. Надо было попробовать поговорить. Она же предложила мне поговорить. Быть может, мне удалось бы объяснить. Это могла быть ошибка».

Она вспомнила надпись «Ни о чём не жалею», искажённое лицо, шипение: «Сдохни, тварь!» — и обессиленно опустилась на поребрик. Накатила лёгкая дурнота. Сова начала заваливаться на бок, но сильная рука не дала ей упасть.

— С древних времён повелось так, что всё новое рождается в муках, — произнёс красивый мужской голос.

Сова подняла взгляд и увидела молодое лицо с изумительно зелёными глаза. Аэды написали бы: «Сие были очи цвета весенней листвы, обрамлённые густыми ресницами, подобные глубоким лесным озёрам в плену почерневшей от времени осоки».

— Поверьте, как бы больно вам ни было, это рождение чего-то, — продолжил нежданный гость. — Возможно, более прекрасного, чем то, что погибло.

— Что вы можете знать о родах? — прошептала Сова.

— О, я не специалист, но превосходно разбираюсь в боли, чему залогом моё имя, — белозубо улыбнулся незнакомец и осторожно сел, укладывая голову собеседницы себе на колени. — Простите за вольность, но вы сейчас не в состоянии даже сидеть. Не бойтесь, у меня и в мыслях нет ничего непотребного.