Лассаля [671] (хоть что-нибудь, в чем виден основной дух его) и Луи Блана [672] мне очень бы нужно иметь для одной большой работы, которая — будет ли окончена или нет, — но я надеюсь, что если она останется после меня и неоконченною, то будет иметь ценность. Задача ее ясна из заглавия: «Средний европеец, как идеал и как орудие всемирного разрушения». Без помощи социалистов как об этом говорить? Я того мнения, что социализм в XX и XXI веке начнет на почве государственно-экономической играть ту роль, которую играло христианство на почве религиозно-государственной тогда, когда оно начинало торжествовать [673] .

Теперь социализм еще находится в периоде мучеников и первых общин, там и сям разбросанных. Найдется и для него свой Константин [674] (очень может быть, и даже всего вероятнее что этого экономического Константина будут звать Александр, Николай, Георгий, то есть ни в каком случае не Людовик, не Наполеон, не Вильгельм, не Франциск, не Джемс, не Георг…)

То, что теперь крайняя революция, станет тогда охранением, орудием строгого принуждения, дисциплиной, отчасти даже и рабством.

Местами я указывал на это в «Сборнике» моем. Социализм есть феодализм будущего.

Указывал, но хочу доказать, что в сущности либерализм есть, несомненно, разрушение, а социализм может стать и созиданием. Но это купится ценой долгой приостановки того безумного движения, которое охватило теперь (с XVIII века) разрушаемый эгалитарною свободой старый мир.

Иначе (если социализм не будет в силах создать попеременным путем — и крови, и мирных реформ — новое неравенство прав и новую разнородность развития, другими словами, если он не может положить предел распространению Перипандопуло [675] , Троянских, Сади-Карно, Базилио [676] и т. д.), иначе близится конец всему… Однородное буржуазное человечество, дошедшее до того именно, чего в 40-х годах имел слабость желать Прудон [677] , т. е. дошедшее путем всеобщей, всемировой, однородной цивилизации до такого же однообразия, в котором находятся дикие племена, — такое человечество или задохнется от рациональной тоски и начнет принимать искусственные меры к вымиранию (например, стоит только приучить всех женщин перед совокуплением впрыскивать известные жидкости, и они все перестанут рожать; это очень легко, нужно только, чтобы к этой мысли люди привыкли, как привыкли они теперь ко многому, что 200 лет тому назад показалось бы или ужасным, или несбыточным); или начнутся последние междуусобия, предсказанные Евангелием (я лично в это верю); или от неосторожного и смелого обращения с химией и физикой люди, увлеченные оргией изобретений и открытий, сделают наконец такую исполинскую физическую ошибку, что и «воздух, как свиток, совьется», и «сами они начнут гибнуть тысячами». С моей стороны прибавлю, если цель всей истории не что иное, как Троянский или даже и Ястребов [678] , не говоря уже о Вирхове и Сади-Карно, то я и грехом не считаю от всей души желать, чтобы они, средние всеевропейцы будущего, полетели вверх тормашками в какую-нибудь цивилизацией же ископанную бездну! Туда этой мерзости, этому «пиджаку» и дорога! Заметьте, кстати: Луи Блан в одной из речей своих (по свидетельству русских журналов) говорит, что «торжествующий социализм должен будет непременно запретить большую часть машин». А Герберт Спенсер, либерал, стращает: «социализм есть ужасное порабощение общинам и деспотическому государству!» Вот и та остановка подвижности, посредством которой социализм может задержать (но не навсегда устранить) приближение неминуемого все-таки «светопреставления». Вот о чем я пишу. И если буду жив и окончу, то как бы не пришлось и мне это за границей печатать. Это было бы оригинально, не правда ли?.. Только едва ли придется; здесь я все толстею в теле и все слабею. Ожирение сердца, должно быть, а это опасно и можно вдруг умереть… Да это, положим, и не беда теперь. (…)

Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1897. Май. С 398–402.

(…) Вл(адимир) Серг(еевич) Соловьев жестоко «предает» меня своим молчанием! Видите, как даже у высоконравственных людей мораль естественная несовершенна! А если бы он, при своей сердечной любви ко мне и при значительном умственном нашем совпадении в частностях, считал грехом свое молчание, то уж с его изобретательностью как не найти, где отозваться о брошюре [679] , которую он, по словам Кристи, на словах превозносит! Если в «Вестник Европы» нельзя, потому что там надо меня безусловно порицать, то в «Русской мысли» можно бы ему легко найти modus vivendi! [680]

Именно — fatum [681] , как Вы писали! (…)

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 64–65.

Благодарю всем сердцем аккуратных и православных друзей за милое поздравление с «красным яичком».

А каково «искушение» для праздников? Насчет «Национальной политики» [682] ?

Каковы «редакторы» и их сотрудники вообще?

Хочу спросить у от. Амвросия, будет ли грех назвать их всех (в этом частном случае) скотами и предателями? (Кроме бедного С. Ф. Шарапова.) Я думаю, если при этом внутренне самому не раздражаться, то мало будет греха назвать людей только по имени их!

К. Леонтьев.

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

(…) Молюсь я о том, чтобы Господь позволил мне дожить до присоединения Царьграда. А все остальное приложится нам само собой! Узел там и больше нигде. Это — цель; остальное все или средства, или последствия. Я уверен, что и в самых высших сферах так думают. Если же и нет, то отчаиваться не надо.

«L’appetit vient en mangeant!» [683] Будут вынуждены обстоятельствами так думать. Пусть только Германия втянет Турцию в союз противу нас, и я воскликну: «Ныне отпущаеши раба Твоего?» Тогда политическое положение станет легче в смысле определенности главной цели, а что стратегическое будет несколько труднее, не беда. Восточный вопрос — не Польский какой-нибудь или Туркестантский или Афганский, его разрешение в нашу пользу есть событие мировое 1-й важности. Точка великого поворота в истории. Относительно же военных трудностей скажу вот что: насчет созидания, насчет творчества, самобытного устроения, прочности и т. п. Россия остается еще сфинксом; способна ли она ко всему этому — еще вопрос, и очень горький даже. Но что касается до способности всеразрушения — в этом никто ее не превзошел. С 15–16 столетия, со времен Иоаннов все слабое или мало-мальски ослабленное вокруг России одно за другим рушится и гибнет: Казань, Астрахань, Сибирь, Малороссия, Швеция, Польша, Турция, Кавказ, азиатские ханства… Смешно даже видеть и читать, когда наши обижаются или притворяются обиженными тем, что Запад нас так боится! Это что-то роковое и почти невольное. Как же не бояться! Не то страшно, чего хочет великий народ, а то страшно, что он и нечаянно, быть может, иногда, да делает. Самые большие неудачи наши (Тильзит [684] , Парижский и Берлинский трактаты [685] ) — пустяки сравнительно с нашими приобретениями и торжеством медленным, но верным, фатально верным.

Что мы такое: действительно ли мы новый культурный мир, как думал Данилевский, орудие ли примирения Церквей без всякой особой гражданской оригинальности, как желает и надеется Влад(имир) Соловьев, или, наконец, мы таим в загадочных недрах нашей великой отчизны зародыш самого ужасного отрицания и нигилизма (иногда, увы! думается, признаюсь, и так!), задатки самого гнусного и кровожадного хамства (равенства то есть); во всяком случае, наше призвание, огромное и грандиозное, еще далеко не исполнено, и поэтому «горе тому, кто станет на дороге этому не нами, а Свыше предначертанному стремлению».