— Кто эта тетка, которую ты мне сосватала? — коротко спросила она у приятельницы.

— Ничего особенно полезного, — ответила та. — Точно не знаю, но вроде занимается филологией на какой-то кафедре в каком-то институте. По-моему, даже доктор наук. А что?

Лялечка не ответила и нажала на кнопку. Судьба сделала ей навстречу первый шаг.

Когда укладка была окончена, ревущий фен выключен и голубой целлофановый кокон, в который была укутана клиентка, снят, Августа Павловна не без тревоги открыла глаза. С пучком на голове она ходила последние тридцать лет. Теперь же из зеркала на нее смотрела чуть постаревшая копия Жюльет Бинош. Лялечкина клиентка осторожно и с удовольствием покрутила головой слева направо. Прическа была безупречна. Августа Павловна скостила сама себе пятнадцать лет. Итого вместо имеющихся шестидесяти в зеркало на себя смотрела бодрая сорокапятилетняя женщина. «Наступило сорок пять — баба ягодка опять!» — промычала неразборчиво Августа Павловна, а громко вслух сказала своим сочным контральто, обращаясь к Лялечке:

— Ну, деточка, блеск!

— Чтобы сохранить форму стрижки, вам, с вашими волосами, нужно стричься раз в месяц, — скромно сказала Лялечка. — Но к сожалению, на следующий месяц запись уже закончена.

— И что же делать? — несколько растерянно спросила Августа Павловна, чувствуя, что сказано это было неспроста. Но она и представить не могла, куда Лялечка клонит.

— Минутку, — сказала та и достала из своего шкафчика увесистую стопку бумаги. Лялечка всегда носила роман с собой, как самую большую ценность. Она чувствовала, что настанет час и он ей будет нужен немедленно.

— Я написала роман, — тихо и серьезно сказала Лялечка, подойдя вплотную к Августе Павловне и всовывая ей папку под мышку. — И хочу, чтобы вы его поправили. А я, в свою очередь, обязуюсь вас стричь в любое удобное вам время.

Августа Павловна онемела. Конечно, она хорошо представляла, что сейчас пишут романы все — психологи, авиаконструкторы, врачи, воспитатели детских садов, бывшие милиционеры, но чтобы парикмахерши… Однако стричься без очереди было заманчиво.

— Я прочту, — сказала Августа Павловна тоном, которым она говорила со своими старательными, но не очень способными студентами, и выплыла из салона. Лялечка осталась стоять стиснув зубы.

Месяц пролетел как один день. Дочка заболела в самый разгар эпидемии гриппа, и Лялька отпаивала ее чаем с малиной, отпросившись с работы. Потом муж хорошо приложился на своем «фольксвагене» к чьему-то заднему бамперу, выезжая с Кольцевой на проспект, и долго потом еще ругался на «баранов», которые не могут решить простые дела без ГАИ. Дальше незаметно наступила очередная оттепель, теперь уж весенняя. Лялечка сняла свою хорошенькую шубку и, обнаружив, что ей нечего надеть, несколько дней бегала по магазинам в старой куртке. В общем, дел было по горло. И вот наконец среди недели раздался долгожданный телефонный звонок. На следующий день в салон опять вплыла уже знакомая звенящая и блестящая фигура Августы Павловны. Лялечка на нее внимательно посмотрела. Волосы у клиентки опять были как-то странно расчесаны на прямой пробор и лежали по обеим сторонам лба, как у приказчиков из пьес А.Н. Островского.

— Что это с вами? — спросила Лялечка, указывая на прическу.

— Не умею укладывать, — развела руками клиентка.

«Отлично», — подумала Лялечка и взялась за ножницы и расческу.

«Она не умеет писать, но мастер отличный, — подумала Августа Павловна. — Надо ей сказать, что она должна много учиться, много читать, выдать список литературы и время от времени заходить стричься и проверять, как идут успехи. Она молода; для того чтобы научиться писать хоть как-нибудь, ей понадобится лет десять. Если не бросит. А лучше бы бросила. Все равно способностей у нее никаких».

Лялечка окончила стрижку.

— Пойдемте, деточка, покурим, — подмигнула ей клиентка, доставая из пакета знакомую увесистую папку. Лялечка послушно, как девочка, пошла за Августой Павловной в холл. Там в уголке они сели.

— Так вот, моя красавица, — сказала Августа Павловна, пристально глядя своими маслянисто-жгучими глазами в побледневшее личико Лялечки, — писать пока вы не можете. — Это прозвучало как приговор. Ручки и ножки у Лялечки похолодели, и дальнейшие слова Августы Павловны доносились до нее, как с того света. — Но вы должны учиться! Ведь научиться писать сносно может каждый! — Дальше следовали слова о плоских, невыписанных характерах, о нелогичной, провальной концовке, приводились в пример авторы, фамилии которых Лялечке ничего не говорили. Наконец, услышав про Пастернака, Лялечка отогнала от себя приступ тошноты, встряхнула кудряшками мокрой химии и сказала, обнаружив некоторые познания в истории литературы:

— Вот вы говорите — «Пастернак, Пастернак»… А ведь Нобелевскую премию первый-то раз дали не ему, а Голсуорси. А у того в его «Саге о Форсайтах» характеры еще более плоские, чем у меня. И потом, вы говорите, в моем романе действия мало… Этого не может быть. У меня в конце восемь трупов, а в начале один потерявшийся ребенок и женщина в коме. Куда же еще больше действия?

Августа Павловна посмотрела на Лялечку, почесала затылок, приоткрыла было рот, густо накрашенный помадой от Диора, и закрыла его снова, так и не сумев найти, что сказать. Лялечка взяла с ее колен свой роман и, не попрощавшись, ушла в зал, громко стуча высокими каблучками.

«Ходить тебе без прически, старая дура, — ругнула себя Августа Павловна. — Уж не могла расписать ей, как тебе понравился ее идиотский роман».

А Лялечка, засунув свой роман на самую дальнюю полку шкафчика, выбежала под удивленными взглядами коллег в туалет и там горько, беззвучно заплакала. Возвращаясь домой с работы, она зашла на ближайшую почту, завернула роман в непромокаемую бумагу и написала на стандартной бумажке адрес первого попавшегося ей на глаза издательства. Ответа не было долгих три месяца. А потом в ее квартире раздался звонок, и как по волшебству мастер-парикмахер Лялечка Иванова превратилась в писательницу Ольгу Брусницкую.