Зная о том, что эта информация будет автоматически собрана полицейскими патрульной службы, которые сейчас находились в офисе, Энди решила, что услышала достаточно, и закрыла свой блокнот.

– Я знаю, что мои коллеги произвели так называемый поверхностный досмотр, – сказала она. – Но вы не возражаете, если перед уходом я посмотрю на комнату Софи?

Хейди переглянулась с Гэвином и ответила:

– Не вижу никаких причин для возражений. Правда, мы уже сами искали, но там нет ни записки, ни других намеков на то, где она могла бы находиться.

Энди встала.

– Один последний вопрос, – сказала она, надевая сумочку на плечо. – У вас возникало подозрение, что Софи может принимать наркотики?

Гэвин помрачнел, а Хейди покачала головой.

– Я бы сказала, что выпивка больше в ее вкусе, – сказала она. – В последнее время она несколько раз приходила совершенно пьяной, причем до такой степени, что практически вырубалась, когда попадала домой.

Энди была рада, что ее избавили от дальнейших подробностей – по крайней мере сейчас.

– Хорошо. Не могли бы вы показать мне ее комнату?

Оставив Хейди сражаться с Арчи, который начал вопить во всю мочь, Гэвин провел ее по коридору до последней двери слева. Когда Энди следовала за ним, она попыталась уловить ощущение места, которое могло дать хоть какое-то интуитивное представление о реальном положении дел в семье. Не то чтобы она усомнилась в услышанном – до сих пор у нее не было серьезных оснований для этого, – но супруги Монро были бы не первыми родителями, которые выставили свою дочь на улицу, а впоследствии горько сожалели об этом.

Первым, что заметила Энди, когда вошла в спальню Софи, был красивый плакат, скорее даже фотопортрет, висевший рядом с кроватью, где была изображена шести- или семилетняя Софи со своими родителями. Все трое были одеты в белое, а мать Софи, худощавая женщина со свободно распущенными волосами медового оттенка и добрыми глазами, держала в руках гитару, Софи же, в длинном платье с кружевной отделкой и белыми ленточками, сидела на коленях у отца и застенчиво улыбалась. Образ был настолько завораживающим, что Энди невольно шагнула вперед.

– Хейди нашла человека, который сделал это, увеличив старую фотографию, – ворчливо объяснил Гэвин.

– Очень красиво, – пробормотала Энди обратив внимание на веснушчатый нос Софи и на то, как доверчиво она вложила свою руку в отцовскую ладонь.

– Это гитара Джилли, – сказал Гэвин, взяв инструмент, стоявший рядом с кроватью. Джилли – это мать Софи. – Я заставляю Софи продолжить музыкальные занятия, но она не хочет. Очень жаль, потому что она подавала большие надежды.

– А компакт-диски? – поинтересовалась Энди, указав на маленькую книжную полку.

– Это в основном наши записи с Джилли, еще той поры, – сглотнув, ответил он. – На некоторых Софи поет вместе с нами или сама. Нам было весело слушать их вместе, но теперь она вроде бы не интересуется этими записями.

Энди продолжила осмотр. В целом комната выглядела так же, как у любой другой четырнадцатилетней девочки, повсюду висели плакаты молодежных групп. Она обратила внимание, что на большинстве из них изображены солисты «Вестлайф» [2] , что казалось любопытным, принимая во внимание возраст Софи. Вероятно, увлечение исходило от ее матери. Две полки были забиты подержанными мягкими игрушками, на полу в беспорядке валялись предметы одежды и обуви, а подвесная балка играла роль гардероба. Туалетный столик был завален дешевой косметикой, аляповатыми украшениями, гелями и лаками для волос, а сбоку стоял пакет с едой для птиц.

Выглянув в окно, Энди увидела кормушку, висевшую так близко, что можно было дотянуться до нее с подоконника.

Изголовье узкой кровати было обтянуто светодиодной гирляндой, а у стены выстроились ворсистые подушки, к которым прислонилась улыбающаяся тряпичная кукла в рваной одежде и с красными фетровыми щечками. Энди почему-то стало грустно. Она понимала, что это чувство вызвано не куклой, а самой комнатой, хотя и не могла разобраться, почему именно помещение так на нее подействовало. Энди размышляла, какие тайны хранились в этих стенах, свидетелями каких сцен они были, когда юная девушка пыталась примириться с одиночеством и с тем фактом, что ее мать больше не вернется. Энди легко могла представить картину этой внутренней борьбы.

Подойдя к окну, она раздвинула тюлевые занавески и посмотрела на входные ворота кемпинга. Поскольку комната находилась на уровне земли, было совсем нетрудно забраться на подоконник и выскользнуть наружу, не потревожив никого внутри, особенно если обитатели дома находились на кухне в задней части строения.

Она повернулась к Гэвину, который обшаривал ящик стола.

– Не могу найти ее фотографии, – грустно заключил он. – Ничего, кроме нижнего белья, фантиков от сладостей и прочего мусора. Погодите, а это что такое? – Он вытащил полоску с четырьмя снимками, сделанными в фотографической будке, и хмуро посмотрел на нее. – Да, это она.