Козёл помотал рогатой башкой. Такой подляны от судьбы он не ждал.

— Мне нужно хотя бы десять соверенов, — попробовал он. — У вас найдётся десять соверенов?

Злопердь посмотрела на него обоими глазами — с недоумением и печалью — и свела их возле глабеллы.

— Наверное, я недостаточно объяснила ситуацию, — предположила она. — Проигрался наш многолетний клиент, кукен-кракен по основе. У него была отличная репутация, мы выделили ему кредитную линию. Однако случилась чёрная полоса. Подобное бывает даже с самыми успешными игроками. Он проигрался и умер от разрыва среднего сердца. Перед проигрышем он выбрал весь кредитный лимит, и теперь наша оперативная касса…

— Да понял я, понял, — перебил козёл. — А вы можете одолжить эти деньги из своих? Мне лично? Я отдам сегодня же.

— Сожалею, — сказала злопердь с ноткой печали в голосе: козёл был ей симпатичен как мужчина. — Но правила казино категорически запрещают служащим и сотрудникам заведения давать в долг клиентам.

— Десять соверенов! — не выдержал Септимий. — Какие-то паршивые десять соверенов!

— Что значит паршивых? — в глазах администраторши появился стеклянный блеск. — Уж не хотите ли вы сказать, что мы используем неисправные платёжные средства?!

— Нет, нет, я этого не говорил! — закричал козёл, но было поздно: разгневавшаяся администраторша на мгновение потеряла контроль над собой и непроизвольно злоперднула. Через пару секунд Септимий, чихая и кашляя, вылетел из каморки. За спиной чвякнула газонепроницаемая дверь и завыла вытяжка.

Попандопулос прислонился к косяку и тихо, жалобно застонал. Ситуация складывалась крайне неблагоприятная. Судя по словам администраторши, никто из сотрудников заведения не дал бы ему и сольдо — поскольку это, оказывается, противоречило установленным порядкам. Рядовые игроки тоже: давать в долг проигравшемуся считалось не только глупостью, но и дурной приметой. Украсть, отобрать, или ещё каким-то незаконным образом раздобыть деньги в данной ситуации было бесполезным номером: его визави первым делом потребовал бы сведений о том, где он их взял, и пригласил бы крупье засвидетельствовать законность приобретения средств. В общем, кругом была беда, беда, беда. Никакого выигрышного хода козёл не видел.

Стараясь держаться как можно более независимо, он пошёл на выход. За спиной плеснул и отразился в зеркалах отблеск багряный: видать, «чубайс» с люстры учуял козлиную скорбь и теперь насмешливо осветил ему путь — жалкий, позорный путь неудачника.

Он уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей вниз, когда его окликнули.

— Уважаемый герр… — раздался чей-то голос.

Если бы оскорблённый в лучших чувствах и потерявший всякие надежды козёл вслух или про себя послал бы нежданного собеседника нахуй (или хотя бы в пизду), наша история потекла бы по иному руслу. Скорее всего, не случилось бы эпической битвы при Сизой Поляне, когда Карабас бар Раббас потерпел унизительнейшее в жизни поражение. Иной — и, быть может, более счастливой — была бы судьба девочки с голубыми волосами и её чернокудрого любовника. Бамбук Буратина избежал бы многих ужасных опасностей и бед, но жизнь его была бы пустой и никчёмной. И уж наверное, любовь не победила бы смерть.

Однако козёл не только промолчал, но остановился и даже оглянулся — просто потому, что успел привыкнуть к установленным в Бибердорфе порядкам.

— Уважаемый герр, — сказал прирулеточный кровосос, — вы забыли свой выигрыш. Вы ставили на чёрное. Будьте любезны получить. Десять соверенов.

Через непродолжительное время Попандопулос сидел напротив покаянца и смотрел в карты. Ему опять пришли два короля, но наученный горьким опытом козёл на них не особо надеялся.

Снова разыграли старшинство, и снова покаянец оказался первым.

— Герр Септимиус, — сказал покаянец, вытаскивая у козла трефового короля, — я восхищаюсь вашим мужеством и волей к победе. Но мне очень нужно выиграть. В утешение могу сказать, что я рискую не меньше, чем вы, и даже больше. Я истощён. Но вы не оставили мне выбора. Простите меня за то, что я сейчас совершу.

— Прощу, догоню и ещё раз прощу, — слегка схамил козёл. Сдаваться по доброй воле он не собирался.

Когда он протянул руку к чужим картам, на него обрушился страшный ментальный удар.

Наверное, любое другое существо на его месте немедленно скопытилось от стыда и совести. Гвоздь принял на себя почти весь ад. Однако и оставшегося хватило. В козлином мозгу всплыли с самого дна самые старые, гадкие, стыдные воспоминания. В том числе — самое первое и самое скверное.

…Их было семеро — маленьких пушистых козлят, рождённых одной калушей. Септимий родился последним и был самым хилым. От пощёчины синьора Люпо Ваффанкуло он упал на землю, а его брат Терций остался стоять. Он был сильным, Терций, сильным и очень красивым. Септимий влюбился в него с первого взгляда.

Их накормили свежим сеном, дали выспаться. На следующий день сводили на морской берег и разрешили искупаться. Снова накормили, на этот раз персиками и сливами. Сеньор Вафанкуло хотел, чтобы им понравилось жить.

А потом пришли гориллы и побросали всех семерых в яму. Очень глубокую и очень тёмную яму. Всё, что там было — это непотухающий очаг с «ведьминой косой» и немного соломы в углу, воняющей мочой и экскрементами: туалет для пленников.

Они провели там сутки — напуганные, голодные, ничего не понимающие. Пока не открылся люк над ямой и не раздался голос сеньора Люпо Ваффанкуло.