Да, и у него такие большие, глубокие, черные как уголь глаза, что… что…

Ах, вот что! — засмеялась Агнес. — Ну, если у него такие красивые глаза, тогда пойдем посмотрим.

Агнес взяла со стола листок бумаги, завернула в него золотую монету и вместе со служанкой спустилась вниз. Нищий до земли поклонился барышне и начал взволнованно излагать свою просьбу.

— Я все знаю, — перебила Агнес и сунула завернутую в бумагу золотую монету в руку нищего. Без дальнейших просьб нищий схватил ласковую руку и прижался губами к ее шелковистой, мягкой колее. Это был горячий, долгий, жадный поцелуй и… гордая барышня, к великому изумлению служанки, ему не противилась. Наконец ей пришлось силой отнять свою руку, так как нищий, казалось, совсем забыл, что ее надо выпустить.

Ты теперь выздоровел? — спросила Агнес странным, дрожащим голосом.

Нищий выпрямил свой могучий стан; на его исхудалом лице, действительно, как будто заиграл здоровый румянец.

У меня такое чувство, будто я испил из самого источника здоровья, — сказал он с воодушевлением. — Знахарка правду сказала: чудодейственной силой обладает рука милостивой барышни.

Я очень сомневаюсь в этой чудодейственной силе, — сказала Агнес с улыбкой. — Думаю, что в этой бумажке скрыта гораздо более могучая волшебная сила.

Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность милостивой барышне. Да благословит ее бог и да пошлет ей поскорее такого жениха, которому она перед алтарем с радостью скажет «да»!

Не благодари меня так горячо и не благословляй, — сказала барышня с суровой серьезностью. — Свою благодарность ты лучше всего выразишь тем, что впредь не будешь лениться и нищенствовать, а постараешься жить честным трудом. Иди с миром!

Нищий еще раз низко поклонился и вышел. За углом он развернул бумажку и прочел: «Садовая калитка с улицы, налево от ворот, в полночь будет открыта. Ночного сторожа угостят свадебным пивом».

Нищий поцеловал бумажку и золотую монету и, окрыленный, стал поспешно спускаться с Тоомпеа.

Агнес весь вечер не выходила из комнаты. Около девяти часов Мённикхузен сам навестил дочь и нашел ее спокойно спящей в постели. Свет его свечи разбудил Агнес, она открыла глаза и спросила:

Это ты, отец?

Да, я, — ответил Мённикхузен. — Как твое здоровье?

Я здорова, но все еще чувствую усталость и слабость.

Завтра встанешь?

Надеюсь.

— И отпразднуем свадьбу?

Агнес печально покачала головой.

Прости меня, дорогой отец! Я знаю, что тяжко виновата перед тобой. Видит бог, я не питаю никакого зла к юнкеру Рисбитеру, но стать его женой не могу.

Подумай о том, что я дал ему слово!

Я думаю об этом и всем сердцем скорблю, что ты должен из-за меня нарушить свое слово, но… я не могу иначе.

Когда Агнес произносила эти слова, на лице ее отражалась подлинная душевная боль; но, быть может, вызывалась она тем, что Агнес, до сих пор до глубины души презиравшая ложь и обман, сейчас была принуждена притворяться перед любимым отцом.

Твоя болезнь серьезнее, чем тебе кажется, — пробормотал Мённикхузен полусердито, полусочувственно. — Если бы ты была здорова, ты говорила бы разумнее. Я не могу оставить тебя на ночь одну, я пришлю к тебе женщин.

Не присылай никого! — взмолилась Агнес в испуге. — Мне достаточно служанки. Мне ничего не нужно, кроме полного покоя и отдыха. Если мне дадут спокойно отдохнуть, я завтра встану здоровой.

Мённикхузен пожал плечами.

Пусть будет по-твоему. Спокойной ночи!

Спокойной ночи, отец.

Мённикхузен вышел, взяв с собой свечу. Агнес же встала в постели на колени, сложила руки и начала горячо молиться о прощении только что содеянного греха…

Стояла непроглядно-темная осенняя ночь. Небо было покрыто тучами, сильный ветер сгибал верхушки деревьев, осыпая землю увядшими листьями. Под деревьями было тише — густой кустарник и высокая стена, окружавшая маленький сад, служили защитой от ветра. На башенных часах Тоомпеа как раз пробило полночь, когда Агнес открыла садовую калитку и в нее проскользнула высокая темная фигура. Через минуту Агнес была в объятиях Гавриила.

Они пошли, держась за руки, мимо кустов крыжовника и смородины в конец сада, где под большой липой стояла каменная скамья. Агнес без сопротивления позволила Гавриилу взять ее к себе на руки. Она чувствовала, что тут ее настоящее место, ее подлинный храм, ее венчальный алтарь; здесь она не говорила «нет», не оставалась холодной и равнодушной, а, напротив, была полна трепета жизни; здесь она снова обрела свой искренний смех и искренние слезы и давала им волю. Когда на самые важные вопросы ответы были даны, когда улегся первый порыв чувств, Гавриил начал рассказывать о своем удивительном спасении. Он говорил тихо, шепотом, но ведь они были так близко друг от друга!