Дозорная ветка. Стихи и переводы
вернуться

Бровка Петрусь
Шрифт:

«С Днепра на город плыл туман…»

С Днепра на город плыл туман — не одиночество, а мнимость, и лишь окно вдали светилось, там пел о жизни графоман. Но, тяжкий груз взвалив на плечи, увы, не знал он русской речи и в сорок лет постичь не смог, что вдох и выдох — это вздох. И все же я его любил за гордость, бедность и отвагу, за то, что ночью выходил, дрожа от сырости, к оврагу. Он знал — при жизни славы нет, и насмерть бился над сонетом. На зависть истинным поэтам он жил, как истинный поэт.

Рыжая Майя

В городе ночью шумят листопады. Воздух трещит за стеклянной стеной. Я засыпаю, лечу под канаты и, просыпаясь, трясу головой. Тренер не спит — финалисты продули! Лучшую «муху», как ветром, смахнули! «Тяж» разучился удары держать. Очень страдает. А мне наплевать. Радостей жизнь для меня не избыла. Что мне какой-то проигранный бой? Вечером слава меня обделила, утром уже окрылила любовь! Юноши дуют в спортивные трубы. Кружится мусор вчерашнего дня. Листья летят. И в разбитые губы рыжая Майя целует меня.

«Подросток у тебя в подъезде…»

Подросток у тебя в подъезде, как в утешительном заезде на пятой, на седьмой воде, когда на веслах одиночки веселый догорает день и машут жалкие платочки. Он согласился быть десятым, пятнадцатым или двадцатым и никого не ревновать. Сейчас, наверно, это в моде. Принадлежу к другой породе — звенящий воздух разорвать, до крови ногти обломать, быть первым или проиграть!

«Проспал на охоту! Аж бросило в пот…»

Проспал на охоту! Аж бросило в пот, как будто проснулся однажды в субботу, забыл, что ее подарили народу, и вздрогнул — проспал на литейный завод. И радостно вспомнил: суббота — свобода! И вновь потекла золотая дремота — веселые реки, вольеры, охота, удача… И вдруг на охоту проспал. Смотрел в потолок и себя утешал: дождливая осень, плохая погода. И вспомнил, что пуще неволи охота, однако же, сладко я нынче поспал… И вдруг засмеялся — ведь это свобода!

«Полный неба холодного клен…»

Полный неба холодного клен резко сажей внизу обведен! Это юность. Рабочий вагон… И завод. И раздробленный сон, словно льдина слепая налезла на стальное ребро ледореза, рассыпая оскольчатый звон. Нам пора, позади перегон. Спрыгнешь — брызги летят из оврага… Это радость твоя, как собака, с дрожью капли воды отряхнет,— вспыхнет радуга!.. И расцветет, зацепившись за угол барака. Ты замрешь в полукружье огня, в синих зарослях стружки фабричной… Это небо от скуки приличной охраняет тебя и меня!

Веселая баллада

Я мало ел и много думал. Ты много ел и мало думал. А в результате — как же так? — ты — умница, а я — дурак! Ты засмеешься — я заплачу! Ты сбережешь, а я растрачу! Ты помнишь — я уже забыл. Ты знаешь — я уже не знаю. Но если ты меня простил, то я вовеки не прощаю. Ты стар? Глаза твои устали следить пронзительные стаи несущихся куда-то птиц, осенних листьев и страниц? Тогда я молод, молод, молод, люблю дорогу, спирт и холод, весенний гай, грачиный грай! Ты умираешь? Умирай! Но поскорее выбирай. Ты в рай? Тогда я в ад! Прощай!

В чужом городе

Бессмысленно живут и умирают, лишь на мгновенье где-то в глубине осознают, безвольно ощущают, что это все в каком-то вечном сне. Похож на правду этот сон порою, дождь прошумел, и выросла трава. Блестит булыжник мокрый под луною. Днем от забот кружится голова. Все наяву — справляют дни рожденья, шлют телеграммы, плачут, пьют, поют, во сне ложатся и во сне встают, а думают, что это пробужденье.

«Боль перелетная, получужая…»

Боль перелетная, получужая стала родной. А причина какая? Американский серый журавль весь уничтожен в долинах Гудзона. «Некого брать под охрану закона»,— как сообщает научный журнал. Весь, от Гудзона и до Айовы, начисто выбит трубач бестолковый. Трезвость крылатую косит породу. Трезвое племя на землю пришло. Душат свободу и грабят природу и процветают потомкам назло!