Шрифт:
– Нет, не все, княгиня, – невозмутимо промолвил Синко Бирич. – Вот ещё хорошая весть – половине подольской стражи удаётся пока удерживать толпу, кричащую…
Он выудил из-под плаща кусок берёзовой коры и скользнул по нему карими глазами.
– …Кричащую, что государь Святослав велел крещёных бить, а дома их грабить. А другая половина подольской стражи сумела разнять драку у соборной церкви Ильи Пророка на Руче…
– А там-то что?! – охнула правительница.
Синко пожал неширокими плечами под плащом.
– Половина собралась с крестами и образами встречать немецких гостей. А вторая стала кричать, что латиняне…
На свет явилась вторая береста.
– …Что латиняне хуже поганых [8] , и обзывать первую половину вероотступниками и двоеверцами, а также бросать в них камни и палки. Убитых всего пятеро, дюжина покалеченных, трое взято стражниками на месте за убийство, остальных будем искать. Исков поступило четырнадцать…
В гридню вбежал встрепанный отрок, отвесил земной поклон невесть кому – видимо, всем сразу, – сунул Синко кусок бересты, поглядел шальными глазами, отвесил поклон и умчался.
8
Окончательный разлад между римской и константинопольской церквями произойдёт только веком позже, но враждебность в отношениях проявилась задолго до появления на свет моих героев – «латинян» обличал ещё патриарх Фотий, современник Оскольда и Дира.
– Теперь уже двадцать, – безмятежно сообщил Синко. – И ещё один из побитых скончался.
– Это добрые вести? – приподняв золотистую бровь, уточнил Святослав. Синко Бирич молча поклонился.
– Что-то мне уже не хочется спрашивать о недобрых… – произнёс князь. – Только ты ведь без спросу скажешь.
– Я бы никогда не осмелился…
– Да говори уже! – в один голос прикрикнули на старейшину биричей мать и сын. Синко снова поклонился:
– Дружинники княгини, – высокая шапка Синко наклонилась в сторону Ольги, – открыли северные ворота Подола людям епископа Адальберта. Узнав про это, толпа, собиравшаяся бить крещёных, наполовину разбежалась, а другая половина обложила немцев и чехов у Туровой Божницы и не собирается пропускать их дальше. Возглавляют толпу, кстати, пришлые дружинники из ляхов во главе со слепым воеводой Властиславом.
Глава III. «Мешко, мальчик мой, Мешко!»
Тиха летняя ночь. Смолкли соловьи, ячменным зернышком поперхнулась кукушка, печальная вестница Живы [9] .
Стелется под копыта дружинных скакунов сухая, утоптанная земля дороги. Дороги, ведущей в Гнезно. На Купалу миновали всадники Быдгощ и снова в седла, ночевать у костров, кутаясь в гуни, или во дворе гостеприимного кмета – как придется.
Спешит воевода, торопится пан Властислав Яксич в Гнезно. И не за тем даже спешит, чтоб доложить грозному крулю Мечиславу, что воля его, милостью Световита, исполнена: сестра круля, ясноокая Свентослава [10] , отныне жена Эйрика Победоносного и государыня свеев…
9
Жива – богиня жизни и долголетия у поляков и полабских славян. Кукушка была ее священной птицей. Именно от этого поверья пошло общеизвестное «Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось». После середины лета кукушка замолкает – ячменным зернышком подавилась, по старинному присловью.
10
Свентослава – сестра Мечислава. Она же Сигрид Сторрада. Жена Эйрика Победоносного, короля свеев (т. е. шведов). Судя по всему, не восприняла религиозных увлечений брата, поскольку ее вторым мужем стал Свейн Вилобородый – не просто убежденный язычник, но и ярый враг христианства.
Спешит воевода повидать самого круля Мечислава… Нет, и не круля, и не Мечислава – мальчика Мешко, что заменил старому пану родных сыновей, полегших в сырую поморскую землю под мечами кашубов. Мальчика Мешко, которого он, седоусый дядька Власта, учил сидеть в седле, пускать стрелы, которому дарил он коней, гончих и соколов, которого прикрывал щитом от кривых мадьярских сабель в его первой битве. Ненаглядного, дорогого мальчика Мешко… Никого, кроме Мешко, нет у старого воеводы. Родные сыновья погибли, дочери вышли замуж, жены ушли к Световитову престолу струями дыма погребальных костров. Вот и торопится в Гнезно пан Властислав, истосковавшийся по мальчику своему Мешко.
– Пан воевода! – это стремянный Микл нагнал хозяина, поехал справа, почтительно приотстав. – Скала рядом. Не заночевать ли?
Властислав улыбнулся в усы. И коням, и людям пора отдохнуть, а лучше Скалы места не сыщешь. И ему, воеводе, есть о чем перемолвиться со старым Збигневом Скальским, что вспомнить за ковшом пива. Оба они из дружины старого круля Земомысла, отца Мечислава – не они ли одни остались из той дружины?
Властислав так спешил, что и не заметил, как при приближении его небольшой дружины испуганно затихали деревни по обе стороны дороги, гасли лучины в хижинах кметов [11] . И что во владениях Скальских сотворилось что-то неладное, понял он лишь тогда, когда Скала встретила его враждебной тишиной и поднятым навесным мостом.
11
Кмет – в средневековой Польше – крестьяне, в отличие от Руси, где это слово обозначало дружинника.
Лет сорок не было такого в этих землях, лежащих в двух конных переходах от Гнезно, под самым крылом Белого Орла Пястов. Не было с той поры, когда Земомысл железной рукой вывел разбойные ватаги и дружины бродячих панов – последышей лихого безвременья круля Попеля. С тех пор люди в здешних землях зажили тихо и мирно. Никому в голову не приходило и дверь-то на ночь засовом заложить.
А тут – поднятый мост.
– Труби! – приказал, не оборачиваясь, пан Властислав. За его спиной Микл поднял к губам рог, набрал в грудь воздуху – и по притихшей округе разнесся гордый и властный голос рога, родовой сигнал Яксичей. Кужел-хорунжий повыше поднял хоругвь с белым на красном орлом Пястов.
За щелями бойниц надвратной башенки мелькнули огни, прогрохотали по дощатым настилам гульбища чьи-то ноги. И, наконец, раздался молодой ломкий голос:
– Убирайтесь прочь!
Пан Властислав ошеломленно покрутил головой в бобровой шапке с фазаньим пером:
– Ты кто такой, скаженник? Или не видишь – мы люди круля!
– Вижу! – отозвался зло все тот же голос. – Я, Яцек Скальский, отлично все вижу и говорю: убирайтесь, или я угощу вас стрелами! Прочь!
– Отвори ворота, мальчишка, и дай мне поговорить с твоим отцом! – загремел пан Властислав.