– Согласен! Пусть будет Нашенев! Кто за?
– Шпильгуй так всё это быстро и уверенно перевернул ситуацию, что всем показалось, что давно уже всё решено и они опять проголосовали единогласно, даже машинально, в том числе и Люсьен. Светлана Ивановна улыбалась глазами. Ситуация её явно забавляла.

– Да вы чего?
– Вскочил багровый Нашенев. До него только дошел весь смысл произошедшего. Он проголосовал сам за себя!
– Как это я...

– А я?
– Обиженно пискнула "Ригонда" и оскорбленная тушь потекла по её щекам. После Турции ей явно хотелось чего-то большего.
– Мы же не можем взять все спектакли! Давайте мой! А я по совместительству и возглавлю гастроли. Экономия!

– Это комиссия решит, кто поедет!
– Подала голос и Жаркова.
– Сначала надо решить, сколько всё это будет стоить и кто за всё это заплатит.

– Видите!
– Удовлетворенный Шпильгуй сел на место.
– Я действительно выбрал стоящих членов комиссии. А теперь вы своих...

– А ну кончайте балаган!
– Взяла ситуацию в свои руки Люсьен и стукнула кулаком по столу.
– Иди умойся. Сопли со щек... я хотела сказать тушь, вытри. Все свободны, а все замы и Шпильгуй остались.

– Ну и зачем вы всё это устроили?
– Почему-то Клазавская смотрела на Шпильгуя, а не на жену олигарха. Юрист что-то писал в своем блокноте, не улавливая флюиды начальственного взгляда. Наконец, поняв по тишине, что что-то происходило, но заглохло, он оторвал взгляд от текста.

– Вы мне?
– Страшно удивился он, как только может удивиться бывший прокурор. То есть уголками губ.

– А кому же ещё? Зачем эта галиматья с комиссиями?

– Я предложил одну. Светлана Ивановна проделала большую работу, но, чтобы реализовать эти достижения, надо отработать практическое воплощение. Через час слух сразу расползётся по городу и все попрутся к вам! К вам Людмила Никодимовна! Как к главе! Вспомнят былые заслуги и припишут несуществующие. Звонки начнутся! Ладно наши! А губерния? Вы всем сможете отказать? В нашей стране халява - это божество! А так вы не причем. Комиссия решает! Причем я не собирался в ней быть! Ваш этот...

Кпеченюшкин люто, но тихо ненавидел Шпильгуя. Оба юристы. Учились вместе на юрфаке, правда с разницей в несколько лет. Один ушел в суд, другой - в прокуратуру. Шпильгуй, попутешествовав по районам, вышел на пенсию с зама областного прокурора. Пьянство, мздоимство другого долго терпели, депутатом делали, но, как советская власть закончилась, пришлось помытариться. Адвокатом оказался никудышним, а Ксавеюх приютил у себя. Спасло судейское прошлое: умел составлять витиеватые бумаги ни о чём. Особенно ему удавалась диалектика: закон отрицания отрицания. При Ксавеюхе на пенсию только вышел. Так себе пеньсюшка. Но, с учетом перерасчетов за работу в мэрии, уже достигла двадцать три тысячи.

Шпильгуй входил в его сферу ответственности, но не считался с собственным руководителем, хотя соблюдал формальный политес. К Ксавеюху его приставил Абрич, понимая, что в городской администрации должен быть хоть один внятный человек. И Абрич и Шпильгуй были одноклассниками. Шпильгуй, по зову приятеля, вернулся на свою историческую родину, но не на ту, о которой для него мечтал Кпеченюшкин. У первого зама всегда был тост с намёком на Шпильгуя: "Пора вернуться к родным скрижалям!" Но и с приходом нового главы района ничего не изменилось.

Оба зама: Кпеченюшкин и Нашенев исподволь, но постоянно, жаловались Люсьен, даже не жаловались, скорее, походя, пачкали юриста. Клазавская держалась, хотя первоначально хотела убрать независимую от неё занозу, но Тома остановила простой фразой: "Ты что? Хочешь остаться с одними никчёмностями?"

В этой только, а, не во многих других, не во всех остальных администрациях разных уровней, дружеские отношения выливались так: мило улыбаясь, нежно здороваясь, дружищем называя. Как у Штирлица на работе в его мгновениях.

Если при Ксавеюхе она служила, пусть не кошельком, но собирателем мзды, то при ней эту роль выполнял Нашенев, поэтому он был более подвижен в различных совещаниях и обсуждениях. Подчёркивал этим свою независимость и значимость. Учитывал подлец, как считала Люсьен, что в её администрации, никто не способен заменить его. Кпеченюшкина это не трогало. Формально всё равно он первый.

– А тогда что с ку...
– поперхнулась Люсьен, - укурительной комиссией делать?

– На федеральном уровне полно всяких юрисдикций. Сослаться на них и всё! Выпустить распоряжение, где можно курить. Сразу поясняю...
– увидев желания Нашенева сказать, упредил Шпильгуй.

– Запретительное право - у нас никчемное право. Хотят всё запретить, а всё запретить нельзя, а что-то конкретное разрешить можно! Четко ограничив разрешение. Пусть не говорят, что не запрещено - разрешено. Не действует. Придется говорить: не разрешено - значит запрещено. Легче запомнить, что можно. Многого у нас никогда не разрешают, а значит малое - исполнить и проконтролировать легче.
– Здесь он использовал стиль Кпеченюшкина - закон отрицания отрицания и хитро посмотрел на него.

– Да!
– Согласилась Светлана Ивановна.
– У нас на яхте курит только капитан. Причём только в своей каюте. Даже наши гости, получают разрешение от него и ключи от курительной комнаты для гостей. Она не уточнила что в этой комнате и бар и кофейный автомат, уютные кресла, спутниковая связь, коробка с гаванскими сигарами.