— Алуетт?[26] Неужели? Очень мило. В Новом Орлеане я знал два семейства Дюфонов, но с обоими не в родстве.

— Жаль. Забавно было бы называть вас кузеном. Аlors. Клодин Поло сказала мне, что вы впервые на Мартинике.

— Клодин Поло?

— Клодин и Жак Поло. Вас знакомили на обеде у губернатора.

— Припоминаю: он высокий, видный мужчина, Первый президент Апелляционного суда Мартиники и Французской Гвианы, к которой принадлежит Чертов остров.

— Поло. Да. У них восемь детей. Он горячий сторонник смертной казни.

— Вы, кажется, путешественник? Как же случилось, что не бывали здесь раньше?

— На Мартинике? Знаете, мне не хотелось. Здесь убили моего хорошего друга.

Красивые глаза мадам смотрят чуть менее дружелюбно. Она медленно произносит:

— Убийства здесь редкость. Мы не буйный народ. Серьезный, но не буйный.

— Серьезный. Да. У людей в ресторанах, на улицах, даже на пляжах очень строгое выражение лиц. Они выглядят озабоченными. Как русские.

— Надо иметь в виду, что рабство отменили здесь только в тысяча восемьсот сорок восьмом году.

Связи я не понимаю, но объяснения не спрашиваю, потому что она уже говорит:

— Кроме того, Мартиника — tr`es cher[27]. Кусок мыла, который продают в Париже за пять франков, здесь стоит вдвое дороже. Тут все дороже вдвое, потому что все привозное. Если смутьяны своего добьются и Мартиника станет независимой от Франции, тогда всему этому конец. Мартиника не может существовать без французских субсидий. Мы просто погибнем. Alors, кое у кого из нас озабоченные лица. Но в целом вы находите население привлекательным?

— Женщин. Я видел поразительно красивых женщин. Воспитанные, гибкие, с величественной осанкой, с изящным кошачьим телосложением. И есть в них какая-то прелестная агрессивность.

— Это сенегальская кровь. У нас ее много. А мужчины — на ваш взгляд, они не так привлекательны?

— Да.

— Согласна. Мужчины непривлекательны. По сравнению с нашими женщинами они выглядят незначительными, заурядными, vin ordinaire[28]. Понимаете, Мартиника — матриархальное общество. В таких странах, в Индии например, мужчины мало что собой представляют. Вижу, вы смотритесь в мое черное зеркало.

Я смотрюсь. Взгляд то и дело рассеянно обращается к нему, тянется невольно, как к бессмысленному мельканию ненастроенного телевизора. В нем есть какая-то пустая притягательность. Поэтому поверхностно опишу его — в манере тех «новых» французских романистов, которые, расставшись с сюжетом, характером и структурой, ограничиваются длиннейшими, в страницу, описаниями контуров одиночного предмета, механики изолированного движения, стены, белой стены со скиталицей-мухой. Итак: предмет в гостиной мадам — черное зеркало. В высоту оно восемнадцать сантиметров, в ширину пятнадцать. Оно вложено в потертый чехол из черной кожи, наподобие книги. И чехол лежит на столе раскрытый, как роскошное издание, которое можно взять и полистать; но ни читать, ни разглядывать в нем нечего — кроме тайны собственного облика, возвращенного черной поверхностью, погруженного в бездонные глубины, в коридоры мрака.

— Оно принадлежало Гогену, — объясняет хозяйка. — Вы, конечно, знаете, что он жил и работал здесь до того, как поселился среди полинезийцев. Это было его черное зеркало. Вполне обычная вещь у художников девятнадцатого века. Ван Гог таким пользовался. И Ренуар.

— Не совсем понимаю. Пользовались для чего?

— Чтобы освежить зрение. Обновить восприятие цвета, тональных переходов. От работы их глаза уставали, и они отдыхали, глядя в эти черные зеркала. Как гурман на банкете, между изысканными блюдами, чтобы вернуть вкусу остроту, пьет sorbet de citron[29]. — Она берет со стола томик с зеркалом и подает мне. — Я часто смотрю в него, когда глаза устают от избытка солнца. Оно успокаивает.

Успокаивает, но и беспокоит. Чернота, когда долго в нее всматриваешься, перестает быть черной, а становится серебристо-синей, дверью в тайные видения; как Алиса, я на пороге путешествия в Зазеркалье, и не так уж хочу его предпринять.

Издалека доносится ее голос, дымчатый, безмятежный, вежливый:

— Так у вас здесь убили друга?

— Да.

— Американца?

— Да. Он был очень талантливым человеком. Музыкантом. Композитором.

— А, помню — он писал оперы. Еврей. У него были усы.

— Его звали Марк Блицстайн.

— Но это было давно. По крайней мере, пятнадцать лет назад, если не больше. Насколько я понимаю, вы остановились в новом отеле. «Ля Батай». Как он вам?

— Очень приятный. Там некоторая суматоха — открывают казино. Управляющего казино зовут Шелли Китс. Сначала я решил, что это шутка, но, оказывается, его действительно так зовут.

— В «Ле Фуляре», симпатичном рыбном ресторанчике в Шолшере — это рыбацкая деревня, — работает Марсель Пруст. Марсель — официант. Здешние рестораны вас разочаровали?