По этим историям мы можем набросать психологический портрет Гефестовой проблематики. Прежде всего это болезненный негативный материнский комплекс, базирующийся на переживании глубокого отвержения из-за несовершенства; это также и негативный отцовский комплекс, опирающийся на беспечное отсутствие отца и на его временами брутальное поведение. Затем мы находим в нем коммерческое отношение к женственному и к любовным отношениям, что создает неустойчивое и ненадежное переживание анимы. Таково наследие патриархальной установки, пытающейся контролировать женственное изнутри и снаружи. И, наконец, тень Ареса, происходящая от материнской злой и агрессивной ненависти. Последняя может быть направлена на других или на себя. Без особых сложностей можно перевести этот набор психологических структур с личного на коллективный уровень. Коммерческое использование Афродистической анимы демонстрируется голливудским использованием богини любви на экране, оперированием соблазнительными женскими образами, вульгарно задействованными в рекламе и коммерческих изданиях. Тень Ареса простирается над военно-промышленным комплексом и его тесными связями с официальными властями, грезящими о национальных интересах, защите традиций и экономической теории. Патриархальный отцовский комплекс представлен политическими правителями (неважно, мужского или женского пола), а негативный материнский комплекс находит выражение в рассерженных взрослых женщинах, компульсивно протестующих против того, как с ними обращаются, на их взгляд, патриархальные власти.

В центре всего этого – эго Гефеста, раненного, искалеченного низкой самооценкой, разозленного и обиженного, которому трудно, если не невозможно, соединиться со своими более глубокими импульсами к индивидуации. Он должен противостоять матери и отцу и отделиться от этих комплексов и их дериватов (separatio), если он хочет стать собой и найти свой путь к подлинному и стабильному контакту (coniunctio) с «подлинными инстинктами» и к индивидуирующему руководству глубоких слоев бессознательного. Прекрасно в Гефесте то, что, когда он занят своей работой, он начинает олицетворять глубочайший среди олимпийцев творческий инстинкт, ибо среди богов он, без сомнения, один из самых изобретательных.

Теоретическая интерлюдия

Прежде чем продолжить, я должен сказать кое-что о таких терминах, как «инстинкты», «архетипы», «глубинное бессознательное», «подлинные инстинкты» и т. д.

В эссе, написанном в 1936 году для выступления на Гарвардской конференции наук и искусств, посвященном трехсотлетию университета и названном «Психологические факторы, определяющие человеческое поведение», [129] Юнг постулировал пять «инстинктивных факторов»: голод, сексуальность, деятельность, рефлексия и творчество. Все это – глубокие человеческие импульсы, лежащие за пределами уровней социализации. Они принадлежат самой человеческой природе. Эти инстинктивные факторы влияют на человеческое поведение, но, кроме того, они формируются другими факторами – физическими, психологическими и культурными. Их Юнг называет «модальностями», и они включают в себя род, возраст и наследственную предрасположенность личности, степень сознательности или бессознательности человека, степень интровертности или экстравертности, а также способ соотнесенности полярности духа и материи с индивидуальной личностью. Отсюда видно, почему Юнг счел культуру и историю важными детерминантами того, как могут развертываться группы инстинктов.

К «подлинным инстинктам» принадлежат эти пять, и они могут быть сформированы под влиянием модальностей, которые, в свою очередь, формируются историей и культурой. К тому же (глубинному) уровню, как и пять инстинктивных факторов, принадлежат архетипы. В позднем эссе («О природе психического») Юнг рассуждает о связи между инстинктами и архетипами и заключает, что лучше всего их представлять в виде спектра, похожего на цветовой, с инстинктами на инфракрасном конце и с архетипами на ультрафиолетовом. [130] И хотя ни инстинкты, ни архетипы как таковые не принадлежат психике в строгом смысле этого слова, но, скорее, простираются за пределы ее территории, и те и другие влияют на психику, генерируя импульсы, напряжения и желания со стороны инстинктов и образы, идеи и интуитивные прозрения с архетипической стороны. Сознание может скользить между этими полюсами, переживая с большей силой то импульсы, то образы и идеи, и одни могут время от времени переполнять или поглощать другие. Но в здоровой психике, то есть психике сбалансированной, инстинкт и архетип координируют свои либидинальные заряды, и это способствует здоровой психической компенсации со стороны бессознательного, когда эго-сознание проявляет свою неизбежную односторонность. «Подлинные инстинкты», или «природа», могут приспособить, сбалансировать и излечить сознательную личность, если дорога для результативного действия такой компенсации открыта.

Основной помехой этим гомеостатическим психическим операциям является существование личных комплексов. Комплексы, развивавшиеся на протяжении личной жизненной истории и подкрепленные травмой, выросшие до того, чтобы собрать вокруг себя ассоциации, формируют зачастую непроницаемый слой между односторонним эго-сознанием и глубокими инстинктивно архетипическими слоями психики. Поэтому на практике мы часто сталкиваемся с такой ситуацией: мы слышим рассказ об удивительном, нуминозном, архетипическом сне, который по всем статьям должен был бы оказать исцеляющее воздействие на сознание, и понимаем, что он не только не принес явного результата, но и даже укрепленный силой восприимчивой интерпретации аналитика малоубедителен внутри психической матрицы. Словно бы ангел появляется, возвещает благую весть о беременности, а несколькими часами позже девушка забывает об этом или не обращает внимания на новую ситуацию или размышляет о всех тех причинах, которые не позволяют ей пережить это. Так эпифания (богоявление) происходит, и ничего не меняется. В этом случае комплексы руководят и блокируют процессы индивидуации глубинной психики.

То же самое в области инстинктов. Инстинкты можно игнорировать, подавлять, коверкать и поворачивать в сторону извращений и пороков. Инстинкт к питанию может обернуться бесконтрольным перееданием или анорексией; сексуальность может превратиться в фетишизм и бесчисленное количество иных извращений; активность может стать угнетенной или превратиться в гиперактивность, как и рефлексия; а творчество может повернуться в сторону изобретения атомных бомб, газовых камер и орудий пыток. Или же инстинкты могут стать столь подавленными и блокированными, что практически ничего с этого уровня бессознательного не доходит до эго-сознания, по крайней мере, в некоторых инстинктивных областях. Так, мы встречаем людей без творческих способностей или лишенных сексуальности, или людей с очень низким уровнем активности, или рефлексии, или питания. И не то, чтобы одна из этих областей захватывала все либидо; скорее, уровни либидо обычно очень низкие, комплексы абсорбируют либидинальные импульсы, а эго в большей или меньшей степени лишается энергии и мотивации в любую сторону. Такова картина хронической невротической депрессии.

А каково во всем этом место мифов? В классической теории, сформулированной Юнгом, фон Франц и др., мифы отражают в определенной степени архетипические паттерны коллективного бессознательного, но они также включают в себя историю, то есть коллективные комплексы тех народов, которым принадлежат. Мифы – неясные картины чистых архетипов. Но их можно соотнести с архетипическими паттернами и с инстинктивными паттернами, если тщательно проделать необходимую сравнительную работу. По крайней мере, в каждом мифе и мифологической фигуре есть ядро инстинктивно-архетипического слоя бессознательного, так же как есть оно в личных комплексах человека; но его нужно отделять от исторических и культурных компонентов, иначе можно счесть нормативными исторически обусловленные паттерны определенных людей. В этом случае культурный, социальный стереотип может быть принят за архетип, окрещен таковым и возведен в статус естественного закона. Такова была критика в адрес некоторых положений юнгианской архетипической теории, и в той мере, в какой некоторые культуры, например классическая греческая, воспринимаются как нормативные, а их мифы – как чистые архетипы, эта критика оправданна.

Мифы, где бы они ни были найдены и в каком бы Писании не появились, должны рассматриваться как культурные комплексы и, стало быть, как составные части истории, с одной стороны, и «чистой, нетронутой природы» (Юнг) – с другой. Собственно, архетипы и инстинкты лежат по ту сторону специфических культурных влияний и по ту сторону индивидуальных приобретений или психических пристрастий; они – сама природа как таковая и укоренены в «духе» на архетипическом полюсе и в «материи» на инстинктивном полюсе. Мифы – это компромиссные формации, результаты истории и ее конфликтов во взаимодействии с человеческой природой. Именно поэтому мифологические персонажи имеют тенденцию походить на человеческие: они достаточно близки человеческому сознанию и отражают его.