Отсюда, в августе сорок четвертого, ушел на фронт старший брат Михаил, а несколько позднее — и отец. Здесь начал свой путь в большой мир и сам он, проработав некоторое время учителем, вначале — по разным селам, затем — в Пояне. И вот он снова оставляет отчий дом. Возвращается в ту же Пояну, где прошла его молодость, где впервые встретилась любовь…

«Странное дело, — думал Максим Мога, не открывая глаз, — не только одинокие души тянутся к людям; опустевшие дома тоже ищут себе хозяина, тоскуют по чьей-то живой душе. Без этого существование кажется им бессмысленным, без этого они вскорости превращаются в развалины».

Симион Лунгу, председатель сельсовета, советовал ему продать дом. Может быть, в этом был резон. Но Максим не нашел в себе для этого силы. В глубине души продолжала жить надежда, что однажды он вернется и здесь, в Стэнкуце, завершится его жизненный путь. Поэтому и договорился с Лунгу — оставить дом на попечение сельсовета.

— Вселим в него доброго хозяина, и пусть живет, — заверил председатель.

Этот разговор состоялся днем, а вечером Мога оставил Симиону два ключа. Не ждал гостей, тем более, что никого не приглашал. Но под вечер явились с семьями Лянка и Назар, за ними и Лунгу. В начале Мога растерялся — он не был готов принять столько народу. Но гости сами обо всем позаботились: Валя принесла горячие плацинды, жена Назара — молодую баранину, запеченную в духовке.

Никто вопреки обычаю не стал ни пить, ни есть. Зато наговорились вдоволь. И может быть, именно это избавило всех от грустных мгновений, без которых не бывает прощания. И отъезжающие, и остающиеся тешат себя надеждой на новые встречи, это дает им силы вынести разлуку.

С такой надеждой в душе Максим и отдался сну.

На заре, туманным утром, его разбудил радиодинамик, висевший между окнами. Это была радиоточка устаревшей модели, темно-коричневого цвета, с покоробившимся деревянным корпусом. Мога к ней привык — много лет она служила ему будильником. Едва динамик подавал голос, Мога вскакивал с постели, энергичными, резкими движениями разминал суставы и мышцы, прислушиваясь в то же время к новостям со всего света, но также и к местным, сельским. Вот так, не покидая дома, Мога вступал в контакт с целым миром, включался мыслью в события дня, чтобы затем по возможностям, ему отпущенным, вызвать к жизни новые события, одни — лишь на сегодняшний день, другие — способные долгие годы отзываться на судьбах Стэнкуцы.

В то утро Максим тоже не изменил привычке, разве что дольше обычного задерживал взор на всем, что было в комнате. С многими из собранный в ней вещей придется расстаться, другие последуют с ним в Пояну. Максим заберет с собой прежде всего буфет — истинную семейную реликвию, изделие деда со стороны отца, со вкусом сколоченное из массивных дубовых досок. Достаточно было беглого взгляда на эту вещь, на опоясывавшую его резьбу — фигурки пастухов и пастушек, перемежавшиеся тяжелыми виноградными гроздями, с улыбчивыми грифонами по бокам, с изображением старичка Стату-палмэ Барба-кот [4] , под чьей бородой была спрятана пружина секретного замка, — чтобы всецело увериться, что перед тобой — весьма ценное произведение искусства. В памятные годы засухи и недорода находились любители искусства, готовые отдать за старый буфет целый куль муки. Но мать на такой обмен все-таки не пошла.

«Заберу-ка также точку…» При этой мысли Максим усмехнулся. Настал, значит, час, когда и простая коробка обретает нежданную ценность. И, чтобы в последнюю минуту не раздумать, Максим решил положить ее, не откладывая, в чемодан, вряд ли этой штуке потребуется много места. Но, протянув руку, чтобы снять со стены динамик, Максим с удивлением услышал свое имя. Обернувшись к окну — может быть, кто-то его позвал — Мога, однако, никого не увидел. И все-таки голос был ему знаком. И, словно подтверждая мелькнувшую догадку, говоривший продолжил: «…Сейчас должен заявиться и Мога. Говорят, собрался на рассвете уехать. Шило меняет на мыло…» И второй голос, с раздражением и испугом: «Да выключи ж микрофон, тебя слышит все село!» Однако первый со смехом продолжал: «Так вот, Мога тоже…»

Максим помрачнел. Что им сделается, тем, кто остается? Зачем пользоваться случаем почесать языки? Первый из говоривших о нем, должно быть, — Нику Мардаре, заведующий колхозным радиоузлом, — вспомнил все-таки Мога. Надрать бы ему уши, чтобы не морочил людям головы. Но об этом нельзя и мечтать, до Мардаре у него теперь руки не дойдут. С этого дня он, Максим Мога, в Стэнкуце уже никто, никаких мер ему более здесь принимать не дано.

Вот как оно повернулось…

Эта мысль, однако, не вызвала у Максима сожаления. Напротив, пришло неожиданное облегчение: обычные заботы его наконец оставили. Хотя бы ненадолго — он теперь простой смертный, как и все!

У ворот его уже ждал Горе, шофер, со сверкающей белой «Волгой», начищенной, словно для парада. Мога поздоровался, положил чемодан в багажник и занял «барское кресло», как назвал когда-то сам место рядом с шофером. Машина тронулась. Мога проводил глазами дом, который с той минуты, когда хозяин его покинул, словно сразу постарел. И попросил вдруг Горе остановиться. Торопливо выйдя из машины, Максим саженными шагами поспешил обратно. Войдя в дом, он почти сразу появился снова, неся какую-то коробку.

— Чуть не забыл взять радиоточку, — сказал он водителю, задержавшись у открытой дверцы, словно не решаясь войти в роскошную машину с такой рухлядью.

Горе стало жаль бывшего шефа; не так уж легко, видимо, покидать родное гнездо. Разве не нашлась бы у Моги пятерка или трешка, чтобы купить себе новую радиоточку? И, желая отвлечь его от невеселых мыслей, предложил:

— Может, хотите сесть за руль?

Мога с пониманием улыбнулся.

— Спасибо, Горе. Не надо, теперь ведь я у тебя частный пассажир.