Шрифт:
Свет этот становился всё ярче и ярче, и вот, наконец, воин вышел на небольшую поляну. Здесь росла трава, хотя и редкая из-за постоянной тени от деревьев, которые плотно стояли вокруг, заслоняя собой почти всё небо. Но и по тому клочку, что виден был над головой, казалось, что небо посветлело, и не только от луны. Хотя и нельзя было сказать наверняка, памятью ли о прошедшем дне или обещанием грядущего был этот свет.
Тиодольф, переступая с усыпанной сухой корой земли под буками на редкую траву полянки, не смотрел ни на небо над головой, ни на деревья вокруг – он смотрел прямо перед собой, на то, что находилось в центре поляны: там, на каменном престоле, восседала дивной красоты женщина. Одежды её сверкали, а ниспадавшие на серый камень волосы, как казалось при свете луны, были цвета ячменных колосьев августовской ночью, готовых склониться под серпом жнеца. Женщина сидела, словно ожидая кого-то. Тиодольф, не останавливаясь, подошёл к ней, обнял и расцеловал её губы и глаза. И она ответила поцелуем. Тогда воин сел рядом, а она, ласково глядя на него, произнесла: «Послушай, Тиодольф, ты дерзок, раз не боишься обнимать и целовать меня, словно девушку из рода Элькингов, встреченную на лугу, – меня, дочь богов твоего рода, Ту, что избирает Жертву! Да ещё и накануне сражения, ведь утром ты отправишься к полю брани!»
Воин ответил: «Солнце Леса, ты сокровище моей жизни, которое я обрёл, когда был молод, и ты любовь моей жизни, которую я держу в своих объятиях, когда моя борода уже начинает седеть. С чего же мне бояться тебя, Солнце Леса? Разве я испугался тебя, когда увидел впервые? Мы стояли тогда на поле, заросшем орешником, двое живых, окружённых убитыми. Мой меч покраснел от крови врагов, а одежда – от моей крови. Я устал в тот день, и раны мои болели так сильно, что мне казалось – если я потеряю сознание, то уже никогда не очнусь. Но вот предо мною предстала ты: ты была полна жизни, твоё лицо пылало румянцем, губы и глаза улыбались, одежды твои были чисты и светлы, а ладони – испачканы кровью. Ты взяла мою окровавленную обессиленную руку, поцеловала мои мертвенно-бледные губы и позвала: “Идём со мной”. Я попытался пойти, и не смог – боль от многих ран сковала мои движения. Но вопреки усталости и боли, я радовался! Я сказал себе: “Так умирают воины, это достойная смерть. Как же так вышло? Обо мне говорили, что я слишком молод, чтобы встретить врага, но я оказался не слишком молод, чтобы умереть”».
Воин рассмеялся, и смех его разнёсся далеко по дикому лесу, а когда он вновь заговорил, слова его сложились в песню:
«В орешнике вино войны мы пилиОт полдня до заката солнца. ГунныСтояли против нас, и три владыки,Могучие, сильнейшие из них,Со мной сразились, скрежеща зубами,Грызя края своих щитов, суля погибель.Тем летним днём сбирались в небе тучиГромадами, и небо потемнело,Как донышко у бочки для вина.Я огляделся. Зоркий глаз мой видел,Как вдалеке олень к траве прижался,Дрожа, и вся земля дрожалаОт грохота мечей и грома в небе.Один король, подкошенный, упалПередо мною. Два других напалиТем яростней, и меч свой то и делоЯ направлял дождю наперерез,Мешая кровь с водою, наполняяСырую землю новым ароматом.И долго мы плясали в свете молний,Широкими калёными хлыстамиХлеставших по земле из серых туч.Кольчуги* наши отражали свет их,А мы трудились, рук не покладая,И прежде, чем всё небо просветлело,Второй король лежал на бледных, мокрых,Кровавых маргаритках. Мы осталисьВдвоём, и отдышаться на мгновеньеОстановились, друг на друга глядя.Дождь ослабел, из-под покрова тучБлеснуло небо – белое, как плечиВозлюбленной, к которой брачной ночьюПриходит воин. Солнце вновь вернулосьНа землю ненадолго – до заката,И гнев вскипел в моей груди, и снова,Пылающие резвые клинкиЗатанцевали над сырой землёю.Гунн пал, меня оставив, и, шатаясь,Я повернул к кургану для могучих,К вратам дороги, что конца не знает,И встретил там тебя. Скажи мне, умерЯ там, в твоих объятьях? Так ли было?И после поцелуя пробудилсяК той новой, грозной жизни, что теперьВо мне кипит?..»Но прежде чем воин договорил, женщина поцеловала его и произнесла: «Никогда не было в тебе страха – твоё сердце полно отвагой».
Воин ответил:
«Оно-то и спасло мне жизнь. Не так ли?Как солнце поднимает вверх растенья,Так похвала людей, земная слава,Питает днесь меня – и ночьюОкутывает словно покрывалом,И утром с ветерком спешитНапомнить мне о том, что я живой,Наполнить душу радостью и силой.Я поступал всегда, как мне велелоБестрепетное сердце».«Верно, – произнесла женщина, – но дни бегут по пятам за другими днями, и их бесконечно много, и несут они с собой – старость».
«Но ты не стареешь, – возразил воин. – Правда ли, о, дщерь богов, что ты не была рождена, но жила прежде, чем боги воздвигли горы, прежде начала всех вещей?»
Она ответила ему так:
«Нет, нет! Рождение своё я помню,Не на земных холмах оно вершилосьБогами, но и я познаю смерть.Ты был во многих битвах, много видел —И лук, дугой согнутый пред сражением,И труса, чьё копьё* навекиСомкнёт уста могучего. Ты статьМоим возлюбленным не побоялся. Я жеБоюсь могучей ДевыПо имени Судьба. О, очень частоОна меня пугает – мнится мне,Что сильная рука уже готоваБезоблачное счастье раздавить».Тиодольф рассмеялся в ответ:
«В какой стране она живёт? Далёкой, близкой?Быть может, встречусь с ней в кипящей битве?И если от меча она не сляжет,То увернётся ль Дева от щита?»Но его возлюбленная грустно произнесла:
«Судьба живёт везде. Ни днём, ни ночьюНе спит она. И короля народовВ опочивальню светом провожает,И лезвию меча всегда укажетРешённый путь, и кораблю дорогуПо хлёстким волнам. Горных троп онаНе избегает – опытный охотникСтупает вслед за ней. На берегу рекиКрутой обрыв грозит обрушить внизВсех, кто осмелился стать на краю, —И что же? Судьба уж там!И косу косаря заточит, и на лугТотчас же поспешит, чтоб убаюкатьБеспечно пастуха, а овцы пустьБессчётно погибают. Мы давноНаслышаны о ней, мы, что в сей мир пришлиРождённые богами, мы не знаем,Что в жизни человеку суждено,Какой конец она ему готовит.И потому прошу тебя – нет, не бояться,Не за себя – меня побереги.Ты счастлив ли со мной? Или желаешьВ расцвете дней своих, в расцвете славы,Принять конец?»Тиодольф ответил ей:
«Я долго думал и решил в раздумьях,Что жизнь вторую ты мне даровала.Когда, не зная страха, я сражался,Мои раненья смерть мне предрекали,Но тут явилась ты, твои объятьяМеня вернули к жизни, там, на поле,Орешником поросшем. Я, очнувшись,Мир не узнал – он был богаче, ярчеТем пламенным рассветом, и росоюУмытый, мне казался чудно новым.Ведь засыпая, думал я о смерти,О мрачной, хмурой смерти – и проснулсяВ твоих объятиях – к кипучей, пылкой жизни.С тех пор ещё ни дня не утихалаВо мне живая радость – и прекраснейМне кажутся поля, луга и пашни,И недоспелое зерно, и бражныйЗал Вольфингов, и ястребы на крыше,И родичи, которым я свободуДобыл в кровавой битве, и светильник,Что светит над моею головой,Когда у дев и опытных мужейМоё играет имя на устахВо время пира, и мои доспехи,И древко красноватого копья,Которое, заточенное остро,Стоит у бока моего, у раны,Что исцелила милая рука —Твоя рука. С того рассвета в жизниМоей неугасимая надеждаПылает, как пылал я в битве,Пред тем, как воинов, построенных рядами,В атаку повести, и этимРешить исход сраженья и победуБлистательно добыть. И как же тихо,Спокойно было время после – помнюЯ голос дочери и детские забавы,И руки на моей груди, кольчугойНе скованной, – о, как прекрасна жизнь,Что ты дала мне, что добыл я в битве!И где ж её конец? С тобою вместеВот мы сидим, в божественную сущностьОблачены – и оба рады встрече,И оба мы из Вольфингов».Но женщина нахмурилась:
«О, мой могучий и счастливый воин,Из рода Вольфингов ли ты? Нет злаВ любовных наших встречах, и не здесьТвоя судьба тебя подстерегает.Славны твои свершения, нигдеИ никогда – под страхом смерти дажеТы не пойдёшь на подлость. На устахЛюдей молва о подвигах твоих,Ты лучше божества, и твоя славаНавеки сохранится. Но, как сон,Земное имя. Из чужого родаПришёл ты, чтобы мы смогли с тобойБыть вместе, и однажды ты умрёшь,Поэтому послушай!»