Саша ни о чем больше не спрашивал. Придерживая на коленях планшетку — память отца, он сосредоточенно смотрел вперед, на дорогу, с нетерпением ожидая, когда же они подъедут к заставе, где жил и воевал его отец.

— Ну, а потом,- сказал старший лейтенант,- Нюра вот меня в госпитале на разные манеры штопала, все осколки повытаскивала, а за то, что я живым остался, замуж за меня пошла.

От улыбки продолговатый шрам на виске Лузгина стал розовой ямкой, другая ямка, природная, была у него на крепком, немного выдающемся вперед подбородке.

Нюра сидела спиной к кабинке, утонув в целой копне душистого сена, придерживая накинутую на плечи шинель. Внимательно посмотрев на задумавшегося Сашу, она стала рассказывать, как они получали пропуска на границу, как в Петрозаводске чуть не опоздали на поезд, а потом Алька кашлял в вагоне, и она боялась, что Андрей их не встретит. Заправляя под косынку выбившуюся русую прядь, Нюра, воюя с ветром, весело рассмеялась — золотистые искорки так и запрыгали в ее карих глазах, такие же солнечные, как и на погоне шинели дяди Андрея.

А за погон держался Алька.

— Папа, что воробьи делают?

— Чирикают.

— Да нет, что они делают,- работают?

— Они не работают.

— Почему не работают?

На толстых Алькиных щеках, на румяных от ветра лицах старшего лейтенанта и Нюры голубые тени деревьев сменялись розоватыми отсветами солнца, которое так и било сквозь утренние лесные испарения.

Ну разве Алька придумает дельный разговор? Еще на станции спрашивал о воробьях.

Сидевший на коленях у Альки Тобик взвизгнул и начал выкусывать блоху. Алька стал помогать ему ловить злодейку. Все засмеялись.

Саша хорошо понимал: дядя Андрей и Нюра хотят отвлечь его от грустных мыслей. А разве просто было ему проезжать все эти места, где каждая скала, каждая поляна были овеяны славой погибшего отца? Отец его был героем, лучшим пограничником, а он, Сашка, настоящей винтовки в руках не держал и вообще ничего героического еще не совершил, в пограничных делах ничего не смыслил. Да и отца он знает только по фотографии и по рассказам дяди Андрея, а так совсем почти и не помнит…

Саша задумался, глядя на бегущие у самого борта пыльные заросли малины.

А вот мать он помнит. Он помнит, как она под бомбежкой бежала с ним через улицу, упала возле горевшего дома, схватила его, закрыла собой. Он долго кричал, задыхаясь от дыма, вздрагивал от близких разрывов, обнимал ее, уговаривал встать. Подбежали какие-то люди, подхватили его, он отбивался; ему сказали, что мать умерла. Тогда он не знал, что это значит и все ждал, что вот-вот придет она и возьмет его к себе. Но она все не приходила.

Спустя год в детский сад, где он жил, пришла Нюра и громко спросила ребят, кто из них Саша Панкратов.

Саша вбежал в комнату, где любил прыгать на пружинном диване, бросился к Нюре, думая, что наконец-то пришла мама; с тех пор они с Нюрой не разлучались.

…Машина выехала на пригорок. Впереди, за прозрачными кронами сосен, синим огнем блеснуло озеро. Набирая скорость, машина помчалась под уклон, поднялась на гору, снова спустилась в низину. Озеро исчезло так же быстро, как и появилось, и теперь справа от дороги, зеленея мхами и осокой, раскинулась болотистая равнина с выстроившимися рядами и уходящими вдаль гранитными противотанковыми надолбами.

Перед врытыми в землю каменными столбами кое-где еще остались полусгнившие крестовины кольев с обрывками колючей проволоки. А слева, на гранитном косогоре, покрытом пятнами лишайников и сухими иголками хвои, поднимался высокий, напитанный смолистым ароматом и насквозь пронизанный солнцем сосновый лес.

Но вот лес поредел, потянулись горелые пустоши. Земля между обугленными деревьями была изрыта окопами, землянками и траншеями. Медленно проплыл огромный артиллерийский окоп — земляной вал, обложенный снаружи дерном, изнутри укрепленный бревнами. Два средних бревна были расщеплены и выворочены, в песчаной стенке окопа среди чахлых стеблей сорняков чернели отверстия мышиных норок.

Это были настоящие окопы, настоящий фронтовой лес — изрытая снарядами земля, сожженные деревья. Во все глаза смотрел Саша на места, где когда-то насмерть стояли пограничники, где воевал его отец.

Замелькали вдоль дороги метелки конского щавеля, высунулся огромный сук, похожий на рога лося-великана, из-за поворота выскочил восклицательный знак на столбе: «Опасность!» На пригорке стальной бронеколпак ощерил темную пасть развороченной снарядом амбразуры.

Саша ничего больше не говорил, он только смотрел и смотрел, схватывая все на лету, все запоминая.