— Из Средней Азии после сезона мы в 58-м году возвращались в Одессу около двух месяцев. Поехали в Фергану, потом в Ташкент, прокрутили там все музеи. Мы тогда не понимали, зачем нам это нужно. Когда Блещунов увидел меня в музее спящим, он чуть не убил меня. «Как ты можешь?! Смотри, какая красота!» Затем через Красноводск переехали в Баку, оттуда попали в Армению, Ереван, Гарни-Гегард, ну ты знаешь... Я столько узнал за эти поездки об истории, религии, природе и даже об электронных ускорителях, что по сей день всё помню. И подобным образом мы ездили каждый год.

Первая из женщин, поднявшаяся на пик Ленина, на семитысячник. Хрупкая такая девушка. С рюкзак ростом. Шли мы двумя группами, вторая группа Сергея Савона. Стартанули с Луковой поляны через Раздельную. В нашей группе ни одной пуховки, мешки ватные, тяжёлые, с продуктами напряженка. Очень трудно далось. Я потом ещё не раз был на пике Ленина, но так тяжко, как в тот раз, не было. А Савон не взошел, не получилось. В 1957-м была страшная непогода. Когда спускались вниз, наткнулись на лагерь Вадима Эльчибекова. Вадим спустился вниз, и на 6900 оставил всё хозяйство. Мы тут впервые увидели пуховые мешки и попользовались продуктами. Наелись так, что все страдали желудками. А когда спустились вниз и пришла машина с фруктами, то персики нас окончательно добили.

За это восхождение мы стали чемпионами Украины. Мой значок за пик Ленина имеет номер 59. Сколько теперь людей побывало на вершине, не знаю, но, думаю, несколько тысяч.

— Володя, про Катю Мамлееву я впервые слышу. Почему так?

— Потому, что тогда у Савона гора сорвалась, и Катю нигде не засветили. В прошлом году я в Питере подводил итоги года, и сказал, что у них живёт первая в мире женщина, покорившая семитысячник. А это достижение мирового класса. Ленинградцы ничего не знали о ней.

Кому напиться воды холодной?

— Давай начнём с самого начала. Расскажи о детстве.

— Подробности раннего детства я уже не помню, но зато хорошо помню конец 39-го и 40-е годы. Мне было около пяти лет. Мы жили в Одессе на Херсонской улице, на чердаке. Летом была невероятная жара, а зимой холод. Запомнилось, как мы выбросили с чердака книги моего дяди, и когда он пришёл, то чуть не умер, они ему были очень нужны. Помню городской сад, львов на Дерибасовской, дальше — провал. Затем помню Западную Украину, Дрогобычскую область. Уехали туда, чтобы прокормиться всей семьёй: отец, мать, сестра и я.

Начало войны помню поминутно. Четыре часа утра, бомбежка, невероятная паника. Ведь это граница. На следующий день начали бежать на Восток. Сначала были даже какие-то машины. Остановились мы в хуторе Верхнедуванском и здесь нас догнали немцы. А мы, всем «колхозом», на арбах, на быках, с какими-то патефонами, узлами, чемоданами, с животными. Недоенные коровы мычат, вымя у них распухло, сплошной поток беженцев, и стар и млад, все бегут. Отсутствие воды, жара несусветная. Мы умывались молоком. Тут стрельба, пальба. Рядом со мной сидел под арбой мужчина и вдруг ему осколком, прямо на моих глазах, отрывает плечо и полголовы. Я заорал и бросился бежать с подушкой на голове. Мама нам с сестрой дала обычные подушки, чтобы мы ими накрывали головы от осколков. Всё это было намного страшнее, чем то, что описывал Фадеев в «Молодой гвардии». Добрались до Дона. Надо как-то переправляться.

— Лодки были?

— Ничего не было.

— А как же?

— А как хочешь. Пытались наводить мосты для техники. Оказались какие-то брёвна, сделали плоты. Стихийно, неуправляемо. Всё бросали, стада коров так и остались на правом берегу. Опять стрельба. Помню, попал я между нашими и немцами. Наши кричат: «Ложись, стрелять буду!», а немцы не кричат, просто стреляют. И я, как заяц, бегу, прикрываясь подушкой.

Потом оказались мы в городе Проскурове. Добирались туда в товарных вагонах, в ящиках для собак и угля, которые размещаются под вагонами. Голодные, холодные, грязные. Отец уже был на фронте. До Проскурова мы добрались втроём — мама, сестра и я. Нас приютила там сердобольная русская женщина. Мать устроилась работать на мясокомбинат, иногда ей удавалось вынести кусочек мяса оттуда. Она привязывала его вокруг живота. Тогда у нас был гигантский праздник. Потом она работала на сахарном заводе и приносила иногда, как мы его называли, «маляс» — полуфабрикат сахара. Это жидкость, которую мы выпаривали, и получали сахар.

Однажды вечером мы вдруг стали наспех собирать свои пожитки и ночью ушли в никуда. Потом я узнал, что к моей матери приставал староста, она ему отказала, и он заложил нас, как еврейских детей. А мы уже знали, чем это пахнет. И опять вагон для скота, станции, неразбериха. Мы пробирались в Одессу. Тогда по реке Буг проходила граница между Румынией и Германией. Там нас прихватили румыны. Цель у них одна — выжать деньги. Но какие у нас деньги? Подержали нас румынские мародёры и отпустили. Вернулись в Одессу. А там оставались еще родственники, дяди и тети.

— Расскажи про родителей.

— Считаю, что я очень счастливый человек и в первую очередь счастлив тем, что у меня были такие родители. Отец столяр и плотник, всю жизнь работал. Уже после войны, гуляя со мной по Одессе, он показывал здания, в которые был вложен его труд.

Мама родилась в глухой белорусской деревне. Родилась в поле. Моя бабушка жала рожь, когда начались роды. Она сама серпом перерезала пуповину и под проливным дождем в подоле юбки принесла мою мать домой. И через два дня уже вместе с ребёнком опять работала. Сейчас этому никто не поверит. Но вот так началась жизнь моей мамы. Семья была гигантская — 12 человек детей, выжило 5.