— Вот тут мы и живем, заходите, — и Шитц жестом указал на отворенные ворота, где стоял часовой.

Квартира, обставленная «с бору, с сосенки», показалась Олегу неуютной: большая столовая, гостиная, кабинет, спальня, какие-то прихожие, гардеробные, коридорчики, кладовки… В ней чего-то не хватало, словно из нее вынули душу. На стенах висели картины в овальных и квадратных рамах, в углу перед образами в серебряных окладах теплились лампады; на подоконниках совсем нелепо стояли в кашпо какие-то цветы…

Прислуга тотчас принялась накрывать на стол. Поставили шесть приборов. Шитц, поглядывая на большие стенные часы, стрелка которых приближалась к пяти, пригласил гостей в гостиную.

Воспользовавшись этим, хозяйка шепнула Олегу: «Будь осторожен в словах!» — Потом, громко извинившись перед Майковским, направилась в кухню.

— Вадим, — виновато начал Шитц, — я пригласил в дом Чегодова как стопроцентно нашего человека. Надеюсь, он будет работать с нами. — Шитц переводил взгляд то на Майковского, то на Чегодова.

Олег молча, с любопытством изучал начальника киевской полиции.

— «Зондерштаб Р» проводит свою деятельность через межобластные резидентуры, — откашлявшись, заговорил Майковский. — Вся освобожденная советская территория делится на пять разведывательно-резидентских областей: А, Б, С, Д, Е. Область Б дислоцируется в Киеве. Руководящий состав «Зондерштаба Р» и резиденций создан из «солидаристов» и действует в тесном контакте с контрразведывательными органами СД и ГФП, фельд- и оргкомендатурами. — Майковский достал из кармана жестяную коробочку, вынул леденец и положил его за щеку. — Итак, мы все связаны с Германией и зависим от успехов ее вермахта. А успехов становится все меньше и меньше… В Красной армии появились в большом количестве танки и орудия, большевики создали огромную силу… Немецкие генералы ломают сейчас голову: почему у этих «унтерменшей» орудия и танки стали лучше, а стратегия и тактика — талантливей и мобильней, чем у «гениального фюрера». И боятся, что придется им падать на колени… перед Западом, который все равно захочет увидеть Россию очищенной от большевизма… Так что же нам делать? — Майковский остановил взгляд на Чегодове.

«Вешаться, — мысленно усмехнулся Олег. — Провоцируешь! Выведываешь мои настроения? Ну что ж!»

— Я руководствуюсь идеологией «солидаризма». Наше учение близко национал-социализму, однако мы не согласны со всей философией Ницше, не делим людей на высшую и низшую расы. Сейчас исполбюро союза занято созданием «третьей силы». Нужна русская армия, отряды, подобные РОНА Каминского. Мы помогали вермахту разрушать советский строй, как могли; к сожалению, немецкое руководство нам не очень верит, и, видимо, не без основания, — Олег покачал головой, — и боится формировать в тылу Германии сильную русскую армию из бывших военнопленных, остарбейтеров и эмигрантов под командованием русского генерала. Власов в любой момент, договорившись с Западом, может повернуть свои штыки против Гитлера… Немцы считают русских, украинцев и белорусов свиньями… И не желают обращаться за помощью к свиньям… Как сказать немецкому солдату, которому все было позволено, что «ты уже не сверхчеловек и, по воле неумолимого рока, война проиграна…»?! В Германии еще надеются на какое-то сверхмощное оружие, которое обещает фюрер. Что это за оружие, мы пока не знаем…

— Вы философ, — расхохотался Майковский, — и весьма осведомленный! — и снова погладил свою лысину.

— Мне тоже кое-что известно, — тихо произнес Шитц. — Еще задолго до войны в газете «За Россию» Байдалаков написал статью под заголовком «Комкор Сидорчук», в которой обсуждал вопрос: «Поддержит ли эмиграция появление вождя, скажем, с той стороны, какого-нибудь красного комкора, достигшего большой популярности среди народа и вместе с тем являющегося противником Сталина?» Вокруг статьи разразилась полемика. Мне известно… — продолжал Шитц. — Но, господа, это сугубо между нами, наш энтээсовец, в свое время печатавший в Берлине листовки на «Льдине», Казанцев, подобрал ключ к Власову, так сказать, к «комкору Сидорчуку», став его штатным переводчиком и даже советчиком. Однажды по наущению Байдалакова у Казанцева с Власовым состоялся откровенный разговор. Постараюсь привести его дословно, — память у меня, ты, Олег, знаешь, неплохая.

— Еще бы! Помню, как, прочитав два раза, шпарил слово в слово «Пиковую даму», — похвалил его Чегодов.

— Вы извините, вот-вот должен прийти Эбелинг. С вашего разрешения, мы его подождем. А покуда вернемся к рассказу Казанцева о «Сидорчуке». Так вот, выиграв как-то с Власовым у двух генералов партию в «подкидного», Казанцев встал, прошелся по комнате и, увидев на письменном столе книгу, повертел ее в руках, заметил: «Вижу, Черчилля почитываете? А с политическим строем Англии и Америки знакомы?»

Далее рассказ Казанцева — Шитца был таков: «Власов угрюмо покачал головой и пробасил: — Я никак в толк не возьму национал-социализм. Столько еще изучать надо, однако знаю лишь одно, что с каждым днем, с каждой неделей во мне растет к ним недоброе чувство. Они глупы, тупы, самодовольны… Тем не менее я дважды попался к ним на удочку — сначала на Волхове, а потом, проезжая через Германию, обманулся, глядючи на добротные аккуратные домики рабочих и крестьян. И неудивительно!… — Генерал уставился на свой полупустой стакан и умолк.

— Тем не менее английские и американские крестьяне и рабочие живут намного лучше, чем немецкие. А британский образ жизни и политическая система — самая совершенная, — возразил Казанцев.

— Ты опять затянул свою волынку? Вот я читаю о твоих англичанах. На первый взгляд, Черчилль вроде ярый антикоммунист. Он просто ненавидит Россию, а о Сталине ни черта не знает и не имеет понятия о том, что такое, в сущности, коммунизм. Гитлер и то похитрее и поосведомленнее.

— Что сидеть в комнате? А не пройтись ли нам, Андрей Андреевич? На улице солнышко светит, — Казанцев понимал, что в комнате установлены микрофоны.