Мирза-муэллим не мог уразуметь, почему Мензер сникла и затаилась. Мы оба с нею растеряли прежнюю оживленность. Под конец разговора я сказал:

— Думаю, мы с Мензер-муэллиме можем поручиться, что летом лагерь будет уже действовать. И расположим его именно на берегу Айналы. Пусть красота озера укрепляет у школьников любовь к родине.

А про себя подумал, что благотворное влияние отчей земли важнее трескучих лозунгов. Жаль, что нет такого контрольного прибора, который можно подключить к человеческой душе: что ей на пользу, а что во вред? По словам старого учителя, прежние руководители видели волшебное озеро только тогда, когда привозили сюда влиятельных лиц. А если бы соседние районы построили вдоль берега дома отдыха для колхозников? Или если организовать здесь национальный парк?..

Мало в нас горения — вот в чем дело. На словах пламя до небес, а изнутри тлеем будто головешки. Не огнем исходим — дымом. Сдвинуть же дело с мертвой точки можно лишь, зажигая сердца, Да и самому при этом пылать. Слишком равнодушны сделались мы к родной природе, к ее деревьям, камням, водам… Я размечтался о том времени, когда выходной день, проведенный возле озера, зарядит усталого человека бодростью и он уедет отсюда умиротворенным, более добрым и тонко чувствующим, чем был еще накануне.

Захотелось поговорить об этом и с Мензер: кто еще так отзывчив на красоту, как дети? А дети — вечная забота ее сердца.

— Мы, взрослые, с досадой замечаем, что мальчики становятся слишком изнеженными, а девочки, напротив, огрубели. Соприкосновение с врачующей природой, где все соразмерно, может благотворно влиять на тех и на других, как вы думаете, товарищи учителя?

— Кажется, секретарь райкома уже не верит в силы педагогов, а, Мирза-муэллим? — сказала Мензер.

Старик промолчал и лукаво усмехнулся, выставив руку с сигаретой за ветровое стекло. Мы въезжали на освещенную фонарями городскую площадь.

— Ну, молодежь, кого из нас больше утомил этот длинный день?

— Наверно, не вас, муэллим, — с искренним восхищением отозвался я.

— Хорошо бы получить справочку, где был и чем занимался. А то жена на порог не пустит, — молодцевато пошутил тот на прощание.

— Да и мне не мешает иметь при себе оправдательный документ, — в тон отозвался я. — Мать вечно сердится, что задерживаюсь допоздна.

— Значит, я самая удачливая из вас, — подхватила задорно Мензер. — Ни упрекать, ни требовать оправданий у меня дома некому.

Несмотря на легкий тон, каким она это произнесла, в ее словах слышался укор…

Весть о том, что за стяжательство строго наказан Ибиш, облетела соседние районы. Был любопытствующий звонок даже из Баку! Толки ходили самые разноречивые. В лицо мне ничего не говорили, но я знал и о таком мнении: накинулись, мол, на простого работягу, а большого быка «никто не трогает». Некоторые заходили в сарказме еще дальше: «Силенок на ишака не хватает, вот и лупят по его седлу».

Мензер не выдержала, сама позвонила мне, предупредила о ядовитой болтовне. Совсем по-женски загоревала: зачем вернулся в район? Сам себя впряг в неблагодарную работу. Словно в огонь прыгнул…

Я постарался успокоить ее:

— Под лежачий камень вода не течет. Кому-то ведь надо и огня не бояться? Потерпим, все образуется.

— Но зачем это тебе? Не ораву детей кормить… А служба в столице была у тебя — лучше не сыскать!

Зловредные слухи дошли и до матери.

— Ты, говорят, колхозника посадил, сынок?

— Вовсе нет!

— Но ведь обидели какого-то пастуха?

— Какой он пастух! Богатством многих карабахских беков за пояс заткнет.

— В чем же он виноват?

— Всякий стыд позабыл. Столько заимел скота, что еле-еле тайные батраки с его стадом управляются.

— А что, до тебя никто этого не замечал?

— Видели, но молчали. Однако партия не может мириться…

Внезапно я заговорил о другом: если бы до приезда сюда я спросил ее совета — ехать мне или нет? — что бы она ответила?

Мать посмотрела, прищурившись. Глаза ее выцвели, но сохраняли провидческую зоркость.

— Сказала бы: умеешь приобретать врагов — приезжай.

— Врагов?! Лучше заводить друзей.

— Друзья найдутся, сынок, когда ты не струсишь и ополчишься против пройдох и негодяев, проткнешь их, будто кинжалом, безжалостным обличением. Без этого приверженцев не собрать. Ведь пируют рядом с тобою за столом не твои друзья, а друзья этого стола. Сядет во главе его другой — они и его облепят.

— Но как пресечь клеветнические слухи?