После Венского конгресса в 1815 году в Европе наступил период реакции. Все стремились сохранить старый порядок, что было практически невозможно, и эта «эпоха застоя» лишь отсрочила взрыв 1848 года, но я снова забегаю вперед.

Двадцать третьего октября 1815 года Шарлотта запомнила на всю жизнь. На большом, парадном обеде в Берлине собрались члены русской императорской и прусской королевской семей. Она, в атласном бирюзовом платье, сидела подле Никса, одетого в парадный мундир гренадера, в котором он выглядел необычайно мужественно. В разгар торжества король Фридрих Вильгельм вместе с императором Александром поднялись со своих мест и провозгласили тост за здоровье помолвленных – великого князя Николая Павловича и принцессы Шарлотты Прусской. Большой зал, где пировали офицеры гостившего в Берлине русского гренадерского полка, взорвался восторженными восклицаниями. Шарлотта сияла. Ей льстило всеобщее внимание, и она чувствовала себя совсем взрослой. Ведь она уже без пяти минут замужняя женщина.

Празднества продолжались несколько дней: балы следовали один за другим. Бал в здании оперы для высшего света, следом еще один бал для «бюргеров», то есть для горожан Берлина, и еще один, прощальный, ибо Николай уезжал домой, в Россию.

Было условлено, что торжественное бракосочетание состоится, как только девятнадцатилетний Великий князь Николай достигнет двадцати одного года – возраста, позволяющего вступить в брак. Для проверки чувств и подготовки к свадьбе помолвленным предстояло прожить порознь еще год и восемь месяцев.

1815 год я провел в разъездах. Ненадолго задержавшись в Париже, после парада в Вертю, в октябре я прибыл в Берлин, где состоялась моя помолвка с Шарлоттой. Праздновал весь город. Мы порхали с бала на бал и принимали поздравления от всех мало-мальски значимых людей в Пруссии. Через неделю торжеств я почувствовал, что устал от всей этой напыщенной болтовни и потных лиц в париках, зато я успел завести полезные знакомства в среде прусской аристократии. Лишь перед самым моим возращением в Россию мне удалось урвать пару дней наедине с моей невестой. Нам предстояла долгая разлука, и хотелось хоть немного времени провести вдвоем. Ведь я едва был знаком с моей избранницей.

По возвращении домой мне предстояла поездка по России, а также поездка в Англию, которая по праву считалась технически передовой державой. В семье Романовых уже стало традицией: по окончании обучения посылать своих отпрысков в подобный вояж, дабы расширить их кругозор. Окончание учебы означало для меня также освобождение от опеки Ламздорфа. Наконец-то я был предоставлен сам себе и приобрел некоторую независимость. Вернуться назад предполагалось незадолго до моей свадьбы, которая должна была состояться первого июля 1817 года – в день рождения Шарлотты.

Поэтому этот год пролетел для меня как калейдоскоп. Я старался увидеть Россию своими глазами, желательно без прикрас, чтобы составить свое мнение о происходящем. Благо к моему приезду власти особенно не готовились. Чай, не царь и не наследник – нечего расшаркиваться. Это позволило увидеть страну не в виде потемкинских деревень, а такой, какой она выглядела в своей реальной, повседневной жизни. До сих пор мой кругозор ограничивался Гатчиной или иными дворцами. Все свое время я проводил среди подобных мне людей дворянского сословия и слабо представлял, что творится за пределами моего мира.

А ведь настоящая Россия была крестьянской, не говорила по-французски, а ликеру предпочитала водку. Именно эта оторванность от подавляющего большинства народа и сыграла свою роковую роль в 1917 году. Впрочем, такая сословная пропасть и как результат революция имели место и во Франции, и в Испании, и в Австро-Венгрии.

Самой восточной точкой моего вояжа стал Урал, где я посетил Демидовские заводы. Промышленная династия Демидовых, поднявшаяся при Петре I, владела многими горнодобывающими предприятиями на Урале. Николай Никитич Демидов – глава семьи на тот момент – вложил много денег на модернизацию своих заводов, выписав из Франции профессора Ферри – знаменитого тогда знатока горнозаводского дела, а также заказав современное оборудование из Англии и Германии. Россия к этому времени производила более ста тысяч тонн чугуна, что позволяло даже экспортировать его за границу. Демидовым принадлежала львиная доля этого производства. Сам Николай Никитич в это время отбыл в посольскую миссию во Флоренцию, где, к слову, и остался. Видимо, итальянское солнце оказалось ему приятнее петербуржских туманов или уральских морозов.

На обратном пути, по дороге в Москву, я посетил Тульские оружейные заводы. Хотя заводы производили должное впечатление на новичка наподобие меня, их производство не покрывало потребностей России. Так, мой брат Александр, предвидя близкую войну с Наполеоном, закупал ружья и пушки в Австрии и в Англии и экспортировал туда же железо. Отечественные заводы были не в состоянии переработать это железо на оружие.

Несколько огромных заводов, виденных мною, не меняли общей картины – промышленность в России находилась в зачаточном состоянии. Производство являлось довольно архаичным. Казалось, промышленность использует ресурс со времен Екатерины, а то и Петра Великого. Сказывалось также отсутствие грамотных специалистов. Многих до сих пор приглашали из-за рубежа.

Главное же, удручало отсутствие предпринимательского духа. Быть промышленником, или «деловым», не считалось престижным, так же как и быть инженером. Россия оставалась посконной, малограмотной, крестьянской страной, и если кто и мог что-то поменять, так это дворянское сословие, которое имело средства и образование. Но оно не было ни предприимчивым, ни энергичным. Вот почему реформы Петра, как и многие реформы сверху в России, едва задели верхний тонкий пласт дворян. А после его смерти многие предприятия закрылись из-за неэффективности и отсутствия спроса. Другие работали по старинке. Без собственника и хозяина это оказалось делом неподъемным.