Шрифт:
Булар заблуждался. Ванго еще никогда не был так близко к нему, как сегодня. Он только что забрался на крышу префектуры, и теперь их разделяли всего несколько метров.
— Только не уверяйте меня, что целый год расследования не дал никаких результатов, — вздохнула Этель.
Булар потер щеку.
— В данный момент я занимаюсь сразу несколькими очень важными делами.
— А разве девятнадцатилетний парень, убивший старика-священника накануне посвящения в сан, а затем ставший мишенью неизвестного стрелка на глазах у всего Парижа — это не серьезное дело?
— Нет, мадемуазель, вовсе нет! — взревел комиссар, вскочив со стула. — Серьезное дело заключается не в этом! Плевать я хотел на это убийство! Мне совершенно безразлично это убийство и три четверти других парижских убийств в придачу. Главная проблема, моя юная леди, состоит совсем в другом! Главная проблема — в том, чтобы узнать, откуда взялся этот парень, о котором никому ничего не известно, но который знает всех на свете!
Комиссар выкрикивал это, бегая по кабинету, размахивая руками и хлопая ладонью по мебели и папкам.
— Главная проблема — в установлении подлинной личности Ванго Романо. Вот эта тайна меня очень интересует. Эта тайна — единственная причина, почему я не бросаю дело, которое давно уже быльем поросло. Убийства… да их в нашем городе каждый день совершается столько, что хватит на тридцать шесть Буларов. Понятно вам, юная леди? На тридцать шесть Буларов! Но с такими, как Ванго Романо, я еще никогда не сталкивался.
— Я вам не юная леди, — пробормотала Этель, готовая расплакаться.
— Извините меня, я…
Булар рухнул в кресло и ударом кулака расплющил свою шляпу.
— …я слегка переутомился, — договорил он. — Я вовсе не хотел…
И комиссар взглянул на девушку. На ее ресницах дрожали радужные слезы: Этель и в самом деле плакала.
— Если бы на свете было тридцать шесть Буларов, я бы тут же выбросилась из окна, — проговорила она, громко всхлипывая.
И они оба замолчали.
Булар выдвинул ящик стола и извлек оттуда большой, идеально белый хлопчатобумажный платок. У него всегда имелся запас таких платков — матушка комиссара заботливо гладила их по воскресеньям, — для тех, кто лил слезы в его кабинете.
Сколько же их пролилось в этой комнате за сорок лет его службы! Да, работа Булара зиждилась на горестях других людей.
Иногда ему казалось, что вся его жизнь проходит в плаванье по этому безбрежному морю слез. Но самое ужасное заключалось в том, что без этих драм, этих скорбей, этих загубленных судеб существование Булара утратило бы смысл и ему осталось бы только одно — в одиночестве плавать всухую на паркете.
Этель взяла у него платок.
В этот миг послышалось что-то вроде взрыва, и дверь Булара с треском распахнулась от мощного пинка.
23
Смерть крысам
В кабинет влетел лейтенант Авиньон.
Увидев Этель, он попытался принять достойный вид. И обратился к Булару:
— Комиссар… Комиссар, он там, внизу…
— Кто «он»?
— Этот… Ну, этот… дератизатор.
Этель встрепенулась.
Булар прищурился, стараясь расшифровать это загадочное слово.
— Дератизатор?
— Тот самый… Которого вы ждете…
Авиньон пристально смотрел на комиссара. Когда же он наконец поймет, о ком речь?
— Ну, тот, кого вы ждете… Человек, которого вы просили…
— О Господи! — вскричал Булар, вскочив на ноги. — Бегу!
И он поспешил к двери. Этель не могла прийти в себя от изумления. Значит, загадочный дератизатор произвел впечатление не только на нее?
— Дело срочное. Простите, мадемуазель. До свидания.
Он знаком велел Авиньону проводить Этель. А сам исчез.
Выйдя на улицу, Этель прошла по набережным до Нового моста и остановилась на самой его середине, у фонарного столба. На другом берегу возвышалось здание универмага «Самаритен». Этель перебралась через балюстраду на узенький бортик, нависавший над Сеной.
Здесь она и присела.
Этель грустно смотрела на воду, струившуюся у ее ног. Вдали, возле моста Искусств, купались люди.
— Ну, рассказывай! — потребовала ожидавшая ее Кротиха.
— Да нечего рассказывать.
А на набережной Орфевр дератизатора провели в подвальную каморку, освещенную лишь скудным светом, падающим из отдушины.
Вошел Булар и закрыл за собой дверь.
Они посмотрели друг на друга.
— Спасибо, что приехали, падре Зефиро.
— Я это сделал не ради вас.