- Ты оскорбляешь сейчас не меня, а таинство крещения. Да, я изменился, преобразился в купели. И, если ты собираешься и дальше похоже высказываться, то Любаве потребуется куда больше сообразительности, чем моей Марьяне, чтобы увидеть в тебе что-то хорошее, - копируя его ехидный тон, ответил Творимир.

 - Я понял, - серьезно сказал Всеслав и задумался, сжав руки в кулаки.

 Спустя некоторое время он нашел Любаву, укладывающую вещи вместе с Ростилой. Невесте Всеслава, родственнице князя Ярослава было положено теперь богато одеваться, а на киевских рынках и в торговых кварталах можно было купить что угодно. Через богатый город Киев издревле проходили основные торговые пути Ойкумены.

 - Здравствуй Всеслав, - в последний месяц всегда грустная Любава подняла свою медноволосую головку от вьючного тюка, чтобы посмотреть на вошедшего.
– Ты пришел сказать, что мы завтра отправляемся дальше?

 - Мы действительно спешим, чтобы попасть в Бреславль до разлива рек, - Всеслав сел на лавку рядом со стоящей на коленях возле тюка с вещами Любавой.
– Но пара дней ничего не изменит. Мы задержимся до воскресения, чтобы ты смогла помолиться в храме.

 И он с удовлетворением увидел в ее синих глазах робкий проблеск надежды на такое невероятное чудо.

 - Но стоит ли задерживаться из-за меня, если мы так спешим?

 - Я не совета спрашивать пришел, - сурово заявил польский рыцарь.
– Я сказал, что мы задержимся в Киеве до воскресения.

 Любава молча опустила голову, счастливо улыбаясь.

 - Немного отдыха всем пойдет на пользу, - добавил Всеслав, более мягким тоном.
– Тебе, Ростила, тоже.

 Спутницей Любавы была женщина редкой красоты. Серые большие, раскосые глаза, скулы и изящный носик степнячки и светло-соломенные, длинные, густые волосы. Только в Залесской Руси можно встретить такое сочетание несовместимых признаков.

 - Творимир с Марьяной подольше вместе побудут. Когда-то им еще свидеться доведется.

 Ему никто не ответил. Он еще немного помолчал.

 - А ты уже была в Десятинной церкви, Любава?

 - Нет. Сегодня вечером напоследок сходить собиралась, - ответила ему невеста, поднимая на него свои ясные синие глаза, от взгляда которых у него немного сбивалось дыхание. Глаза, в которых впервые за несколько последних недель светилась радость.

 - Пойдем, вместе посмотрим. Я никогда не был в Киевской Десятинной церкви. Даже в Софийском храме Константинополя был, а здесь - нет.

 - Ты был в Царьграде?
– удивилась Любава.

 - Да. Где я только не был. Пойдем, по дороге расскажу.

 Киевский Десятинный храм, центральный собор Киева был действительно необычайно красив. Невероятно гармоничный, выложенный из рядов розовой плоской плинфы с периодически повторяющимся одним утопленным в извести рядом белого цвета, с белыми наличниками, с золотыми куполами в виде огоньков свечей, горевшими на солнце, он высился над городом символом торжества православия в этой земле.

 - Даже Софийский храм Константинополя не так красив снаружи. Те византийские мастера, которые строили его для супруги князя Владимира принцессы Анны, превзошли самих себя.

 Любава не ответила. Она не в первый раз видела этот храм, но в который раз, затаив дыхание, любовалась.

 - И ваш князь Владимир и наш князь Болеслав - удивительные люди. Богатыри - первопроходцы.

 Любава снова промолчала. Из вежливости на этот раз. Она никак не могла уравнять князя Владимира, которого в народе уже называли "Красным Солнышком", с польским князем Болеславом, воины которого не так давно жестоко разорили русскую землю и стольный город Киевского княжества, увели в полон множество русских людей, в том числе и любимую сестру Ярослава княжну Предславу. С Предславой польский князь обошелся особенно жестоко.

 - Ты был в Царьграде? Расскажи, - попросила Любава, уводя разговор с опасной темы.

 Всеслав принялся рассказывать о великолепной царьградской Софии, о дворце императоров Ромеев, о зале приема базилевсов, в котором рычат во время приема послов золотые львы, поют позолоченные птички на позолоченных веточках, среди позолоченных листочков позолоченного дерева. При этом трон базилевса сам собой внезапно поднимается вверх в клубах курящихся благовоний. Он рассказывал это и многое другое, столь же чудесное, скучающим тоном, разглядывая мощенную камнем центральную площадь Киева, княжеский дворец, выложенный из рядов розоватой плинфы, бронзовую четверку коней, в свое время вывезенную князем Владимиром из захваченного им Херсонеса.

 - Тебя не слишком поразили все эти чудеса, - проницательно заметила Любава.

 - Меня возмутило и оскорбило отношение греков к другим народам, - мрачно ответил ей Всеслав.
– Они думают, что поразят наше воображение, воображение неотесанных дикарей такой чепухой. Подумаешь, трон сам собой поднимается. Сидит где-нибудь позади раб и поднимает.

 - А другой раб рычит, спрятанный за львами, - еле заметно улыбнулась Любава, которой в свое время Рагнар рассказывал о том, что никаких рабов там нет. В том-то и весь ужас.