Французский сонет XVI-XIX веков
вернуться

Коллектив авторов
Шрифт:
Вдоль ослепительных витрин из мастерских Обедать стайками бегут провинциалки. Без шляпок, приколов к передникам фиалки, Глазеют на мужчин в пластронах щегольских. Жюль Лафорг (1860–1887)

Не правда ли, чистой воды импрессионизм? Очаровательный весенний Париж с полотен Мане и Ренуара.

Но вернемся к строгости сонета, к его классической архитектурной стройности. «Суровый Дант не презирал сонета», — заметил Пушкин. Читаешь эту строку и мысленно поневоле переносишь «суровость» с Данте на сам сонет. Суровый, строгий, выстроенный, сделанный… Что же в нем такого привлекательного для безалаберного племени поэтов? А привлекателен он настолько, что ему, сонету, поэты неоднократно посвящали стихи, спрашивали его совета, обсуждали с ним свои творческие планы и т. д.

— Я почести прошу у Вашей чести… — Какой? — Сеньор сонет, явить Вас свету! — Ах, вот что! Ну, от первого куплета Я не в восторге, говорю без лести. Франсиско де Кеведо

Поди ж ты, он еще и ворчал!

Так что же в нем такого хорошего?

А вот что, наверное: порядок, дисциплина.

В хаотичном, то и дело теряющем точку опоры человеческом мире сонет остается незыблемым островком безупречного порядка, неподвластного ни злой, ни доброй воле. Это и утешительно, потому что, как выясняется, абсолютная свобода человечеству не на пользу. Вот «Сонет о сонете» великого английского поэта Уильяма Вордсворта — хочется привести его целиком.

Отшельницам не тесно жить по кельям; В пещерах жизнь пустыннику легка; Весь день поэт не сходит с чердака; Работница поет за рукодельем; Ткач любит стан свой; в Форнер-Фельс к ущельям Пчела с полей летит издалека, Чтоб утонуть там в чашечке цветка; И узники живут в тюрьме с весельем. Вот почему так любо мне замкнуть, В час отдыха, мысль вольную поэта В размере трудном тесного сонета. Я рад, когда он в сердце чье-нибудь. Узнавшее излишней воли бремя, Прольет отраду, как и мне, на время. Перевод Д. Мина

Труд, обернувшийся счастьем, оковы, ставшие свободой, преодоленная тяжесть, дающая легкость, — словом, волшебное преображение слова в сонете, происходящее на наших глазах.

Луиза Лабе (1524–1566)

«Я, умирая, вновь и вновь живу…»
Я, умирая, вновь и вновь живу, Я, чувства обнажая, чувства прячу, Под знойным солнцем мерзну и в придачу Сплю и не сплю во сне и наяву. Позор уподобляю торжеству, Смеюсь от горя, от восторга плачу, Я в неудачах нахожу удачу, Ищу на ветке высохшей листву. Любовь меня навек лишила воли: Растет ежеминутно боль моя, Но миг — и вновь не чувствую я боли. Когда же думаю о лучшей доле, К знакомым бедам возвращаюсь я, И снова от страданий нет житья.

Теодор Агриппа д’Обинье (1552–1630)

«Я посадил в Тальси два черенка, две ивы…»
Я посадил в Тальси два черенка, две ивы, Над ними Времени не властен острый серп, От непреклонных прях им не грозит ущерб, Покуда саженцы в моем сонете живы. Я вензель вырезал на них неприхотливый, Две буквы на коре — союза прочный герб, Чтоб дружба двух имен окрепла с ростом верб, Чтоб накрепко сплелись взаимные извивы. Цветите, вольные деревья — вам одним Я вверил знак любви, несчастьями гоним, Мольбы моей к лесным подругам не отбросьте: «Дриады милые, вас до конца времен Я позаботиться прошу о бурном росте Не только бед моих, но и святых имен!»

Жан де Спонд (1557–1595)

«Нам всем когда-нибудь придется умереть…»
Нам всем когда-нибудь придется умереть. Судьба в урочный час затопчет в дерн зеленый Не признававший смерть сосуд одушевленный, Дабы пред вечностью он не кичился впредь. Живому факелу придется отгореть, Застынет ярый воск, иссякнет дух смоленый, Беспечную волну проглотит вал соленый, Палитре красочной придется посереть. На небе молнии я вижу не впервые, И раньше слышал я раскаты громовые, Я помню, как в горах, чернея, тает снег. На льва рычащего, я знаю, кнут найдется. Живи и радуйся, но помни, человек, Что умереть тебе когда-нибудь придется.

Франсуа Мейнар (1582–1646)

«Прощай, Париж, прощай, теперь уже навек!..»
Прощай, Париж, прощай, теперь уже навек! На этих стогнах я устал кадить Фортуне. Спешу назад к лесам, где счастлив человек, Где силы свежие не прозябают втуне. Богатства умножать, поверь, не мой удел, Не жаждой золота прославлен род мой древний: То, чем владею я, чем прадед мой владел, Ничтожно при дворе, но велико в деревне. С тех пор как понял я, что правда не в чести, Что доблесть в этот век издряхший не спасти, Я в одиночестве нашел покой душевный. Высокий, вольный дух попробуй приневоль!  Избавлен наконец от службы каждодневной, Я сам себе слуга и сам себе король!

Марк-Антуан Жирар де Сент-Аман (1594–1661)

«Я меланхолией и ленью сокрушен…»
Я меланхолией и ленью сокрушен, Я ползимы проспал, теперь просплю до лета, Как заяц без костей на ложе из паштета, Уныл, как Дон Кихот, как Дон Кихот, смешон. Войной в Италии я не растормошен, Казна и титулы не вдохновят поэта, В стихах моих одно бездействие воспето, Мой дух расслабленный в них живости лишен. В постели целый день валяться мне не в тягость, Известно, что во сне на нас нисходит благость: Солидное успел я отрастить брюшко. Спросонья тру глаза, противна мне работа. Любезный Бодуан, ты думаешь легко Взять и сложить сонет? Решиться — вот забота!