— А время, проведенное в тюрьме? — спросил он, еще немного веря в какое-то дикое счастье.

— Здесь сказано вполне определенно: выслать на четыре года, — как бы извиняясь, сказал полковник. — Следовательно, тюремное заключение в этот срок не засчитывается. Ну-с, а отправлять вас будем приблизительно через месяц. Устройте спокойно все свои дела.

Дубровинский горько усмехнулся: «спокойно…». Может быть, еще «весело»? Ведь предстоит прекрасная поездка по этапу в Вятскую губернию, и только на четыре года… Бедная мама! Уж лучше бы его отправили сразу, сегодня же. А то ведь целый месяц ей придется все провожать и провожать…

— Известно, где именно я буду поселен в Вятской губернии?

— Достоверно не знаю, это — дело местных властей, — сказал с прежней любезностью полковник. — Но предположительно, конечно, в один из наиболее удаленных от губернского города уездов. Так что собирайтесь в путь исходя из таких соображений.

— Могу я узнать, кто еще высылается в те же места? Кто будет моими попутчиками?

Полковник посмотрел в бумагу.

— Касательно всей вашей группы сообщить не могу, она ведь ныне разбросана по разным городам. Но отсюда высылается также Семенова Лидия Платоновна. На три года всего. Могу при этом присовокупить, — он понимающе скосил глаза на Дубровинского, — как мне известно, из Курска будет к вашей партии присоединен еще Никитин Алексей Яковлевич. Компания, как видите, для вас достаточно приятная. Не могу не отметить весьма гуманного отношения со стороны министра юстиции господина Муравьева.

Месяц, отведенный на сборы в дорогу, пролетел с невероятной быстротой. И не только потому, что слишком сложны оказались сборы, хотя, разумеется, и подготовить все нужное было не просто, никто не мог с полной уверенностью отделить очень нужное от совершенно излишнего — просто житейского опыта для этого не хватало. Приходилось считаться и с тем, что ссыльных где-то повезут по железной дороге или на пароходе, а где-то, быть может, погонят и пешком. Показались особенно короткими эти недели главным образом потому, что Иосиф был озабочен установлением надежных связей с Москвой, чтобы не жить потом в глухих вятских лесах — может ведь и так получиться — отрешенным от всего мира узником.

И это ему удалось. Он получил два вернейших адреса, пользуясь которыми можно было бы бестревожно поддерживать постоянную переписку с Корнатовской, а через нее и с Серебряковой.

Уезжали на восходе солнца.

Всю ночь над городом бушевала гроза и хлестал отчаянный ливень. Улицы вымыло начисто. От заборов и деревянных крыш под первыми лучами солнца струились легкие испарения. На тротуарах лежали сбитые ливнем крупные тополевые листья.

Приказано было явиться прямо на вокзал за два часа до прихода поезда.

Любовь Леонтьевна еще с вечера заказала подводу. Договорились попутно заехать к Семеновой, на одну телегу взять и ее вещи. Их набралось на двоих изрядно. Едут ведь на долгое жительство. Надо взять запас белья, обуви, одежду на осень и зимнюю. Надо и постель взять с собой. Да на первый случай и сухарей, чаю, сахару, копченой колбасы. Обо всем заботились, хлопотали женщины. Иосиф к этому относился равнодушно. Иногда возражал: «Да куда мне столько? На все четыре года все равно не напасешься. Как с такими тяжелыми вещами буду я управляться?»

— Ничего, ничего, Ося, — уговаривала тетя Саша. — До вагона тебя мы проводим, а там друг дружку будете выручать. Не в цепях тебя поведут, слава богу!

На ступенях вокзального здания поджидал конвойный жандарм. Он должен был сопровождать высылаемых до Казани, где формировался этап.

Конвойный широко позевывал, прикрывая ладонью рот. Не выспался. Да и гульнул в компании накануне как следует, отпраздновал ильин день, а теперь смертельно трещала голова.

— Эка, набралось провожающих! Как на кладбище, — ухмыльнулся он.

За подводой пришли все Дубровинские и Пересы. Теперь они снимали с телеги поклажу. Жандарм величественно поглядывал сверху, крутил усы.

— Музыкантов чего же не пригласили? — прикрикнул он с издевкой.

Иосифа так и обожгло. «Ну уж нет, — мелькнула мысль, — глумиться над нами я тебе не позволю».

— Музыкантов, господин жандарм, пригласим, когда вас провожать будем, — сказал он, артистично копируя усмешку конвойного.

Он этим ответом мог бы нажить себе большие неприятности в долгом пути до Казани, если бы у жандарма не так сильно трещала голова и ощущение собственного всемогущества не перевело слова Дубровинского на иной, приятный для него лад. Жандарм крякнул, разгладил усы.

— Недурственно!

И пошел впереди всех, указывая, где им стоять на платформе в ожидании прибытия поезда.

Пересы и Дубровинские разбились на две группы, всяк возле своего.

А разговор не вязался. Все самое нужное давно уже было переговорено. Тетя Саша вздыхала, платочком смахивала невольные слезинки. Братья Иосифа затеяли борьбу между собой. Иногда они становились на рельсы, балансируя распахнутыми руками, пробегали несколько десятков шагов и возвращались. Любовь Леонтьевна, совсем осунувшаяся — ночь она провела не сомкнув глаз, — стояла, не отрывая взгляда от сына. Молчала либо вполголоса повторяла одно: