Нет уж, нервничать я не буду. Но когда князь соизволит всё же появиться, изображу всяческое возмущение. Пусть думает, будто я весь на нервах. Всегда полезно, когда противник так думает.

Я прислонился к толстой старой берёзе, прикрыл глаза. Старший мой сослуживец в полку, капитан Бортников, учил: перед боем нужно «настроиться на пустоту», то есть выкинуть из головы все мысли про то, что было и что будет, все сожаления, опасения, мечтания… «Когда ум твой освободится от лишнего, то сможет отражать происходящее… в точности как зеркало, очищенное от пыли. А тогда и телом твоим управлять он будет сообразно обстановке». За пять лет не раз довелось мне убедиться, насколько же он прав.

Мне представился Николай Аристархович Бортников – коренастый, черноглазый, с острыми скулами: видать, сказалась татарская кровь. Приветливая улыбка: «Ну, за встречу, брат Андрей!» А потом сразу – будто поверх одной карты шлёпнули другую – его ускользающий в сторону взгляд, пальцы, трущие пуговицу мундира. «Пожалуй, Андрей Галактионович, это будет для тебя наилучшим исходом… Подавай прошение на высочайшее имя… Ну, ты же сам всё понимаешь… и прямо сказать, все офицеры тоже так думают». А когда его взгляд всё же на мгновение пересекается с моим – то и не поймёшь, чего в нём больше, жалости или презрения.

Вот тебе и освободил ум от всего лишнего! Вот и превратил его в зеркало! Когда сверху упало на меня что-то тяжёлое и мягкое, я целую секунду по-дурацки хлопал глазами и силился вернуться в действительность. Видимо, этой-то секунды и не хватило, чтобы скинуть с себя нежданный груз, отскочить, выхватить шпагу… А потом уже оказалось поздно.

Они даже связывать меня не стали – просто влепили по затылку длинным и узким мешочком с песком, и когда я пришёл в себя, то обнаружил, что лежу на спине, на ноги мне навалено тяжеленное бревно, и точно такое же – на вытянутых назад руках. Шпага валялась справа шагах в десяти, но даже будь она совсем рядом – под брёвнами я беспомощен, как поросёнок, которому вскоре надлежит стать колбасой.

Эти двое даже лиц не закрывали – плохой, очень плохой признак. Одеты оба по-мужицки: тот, что постарше, – с редкими светлыми волосами, с кривым носом, с маленькими, утопленными глубоко серыми глазами. Тот, что помоложе, – русоволос, борода лопатой, на мочке уха засохшая болячка.

– Очухался, ваше благородие? – хихикнул молодой. – Что глазами-то лупаешь? Удивляешься, где же его светлость? А они слишком заняты, чтобы лично с тобою возиться, господин Полынский. Нас вот попросил тебя встретить, подсобить… Ну и подсобили… Сейчас будет тебе поединок, сейчас супостат твой и появится. Слышь, колёса стучат… скоро уже…

– Кончай языком мести, Архип, – буркнул старший. – Делай что приказано и болтай поменьше.

– А я и делаю, дядька Степан, – возразил младший. – Не боись, их благородие уже никому ничего не расскажет. Сейчас…

Он отошёл в сторонку, пропав из виду, и тотчас появился снова. Положил мне что-то на грудь. Видеть я не мог, но по запаху сразу понял, что это такое. Сырое мясо, слегка тронутое гнильцой.

– Вроде как приманка, ваше благородие, – словоохотливо пояснил Архип. – Чтобы, значит, супостата к вам привлечь. Голодный он, супостат, а тут и мясца-то всего ничего. Фунта два будет… Ему это на один, как говорится, зуб.

– Подъехали, – негромко сказал дядька Степан. – Сейчас приведут.

И впрямь, услышал я тяжёлый перестук колёс, ржание коня, чью-то приглушённую ругань, звон железа. А потом, чуть приподняв голову, смог и увидеть новое действующее лицо.

Медведь показался мне огромным – встав на задние лапы, он башкой мог бы подпирать потолок. Аршина четыре будет. Но сейчас шёл он на четвереньках, не спеша, а справа и слева удерживали его на цепях невзрачные какие-то мужики.

– Ну, всё, благородие, прощевай, – заливисто рассмеялся Архип. – Нам пора, мы своё дело сделали. Сейчас робята зверю цепи-то отстегнут, ошейник сымут, и после поедем мы докладать князю, как ты с супостатом биться будешь. Хошь плюнь в него, хошь дунь, хошь по-немецки ругай, хошь по-французски… А ежели тебя кто и найдёт объеденного, то так и решат: погулять решил господин Полынский, а вот на тебе – мишка невесть откуда взялся. Верёвок на тебе нет, брёвнышки мы потом сымем, значит, получается у нас несчастливый случай. А ты жди, жди супостата, да помни, каково оно – поперёк его светлости переть.

– Всё, хватит! – велел дядька Степан. – Ступай к повозке, а вы, парни, сымайте уже цепи. Да не бойтесь, вы мишке не потребны, он сейчас на вкусный запах поскачет.

И что мне было делать? Никаким заклятьем я воспользоваться не мог и ещё целые сутки не смогу. Дядюшкина предусмотрительность, чтоб его! Вот уж подкузьмил так подкузьмил! Можно, конечно, нырнуть в Сумрак… тень свою я в любом положении вижу. Но если нырну – княжьи люди увидят, как я исчез. Назавтра об этом будет знать весь город, и Дозор наш оскандалится. Впрочем, плевать, жизнь дороже. По всему видно, что подобную штуку злодеи вытворяли не единожды… мишка наверняка тоже обученный, проверенный в деле. Стало быть, знают, что ничего поручику Полынскому не светит. «Абсолютный нуль», – выразился бы учитель арифметики Нил Ильич.

А кстати: что, если на первом слое Сумрака брёвна на мне останутся? Нырять глубже? Да хватит ли у меня сил проникнуть во второй слой? Я и в лучшие времена ходил туда нечасто… всё равно как, донырнув до речного дна, оставаться там, на глубине… выталкивает же вода. Дядюшка небось и до четвёртого слоя ходить может, а Харальд и до пятого, но они-то Иные старые, накопившие изрядно силы… не говоря уж об опыте.

Впрочем, некогда рассуждать – пора действовать. Косолапый супостат подобрался вплотную, ощутимо пахнуло вонью. Маленькие внимательные глазки уставились на меня, грязно-бурая шерсть на загривке вздыбилась. Тварь, похоже, не особо спешила – видимо, понимала, что никуда от неё добыча не уйдёт.