Такие колхозы, как «Партизан», где у людей вера в колхозные дела подорвана, следует ликвидировать, рабочую силу, земли передать совхозам, — вон ведь как думал Аким Морев, вон ведь какие мысли закрались в его голову.

Или вот еще, как предлагает Усов, — вытеснить систему трудодня денежной сдельщиной… Но ведь это мероприятие уже не областного порядка, а государственного. Стало быть, сначала следует посоветоваться с работниками ЦК, все взвесить, внести предложение в соответствующие инстанции. Хотя опыт есть — в колхозе «Дружба». Но не имеет ведь права секретарь обкома, мимолетно побывав в колхозе, делать вывод для всех колхозов, несмотря на то, что впечатления у него от поездки огромные и ценные.

«Ну, в тебе осторожность переходит в трусость, — одернул он себя. — Ты не имеешь права самостийно проводить в жизнь общегосударственные мероприятия, еще не утвержденные правительством, но устранить то, что зло попирает постановления весеннего Пленума, ты обязан. Что мне сказали Усов и Астафьев? Колхозников оскорбляли в самом главном: не оплачивали их труд. Разве это маленький и не общегосударственный вопрос? Разве не на этом вопросе было сосредоточено внимание участников Пленума Центрального Комитета партии? Ведь не случайно было вынесено решение: выдавать колхозникам аванс в размере двадцати пяти процентов. В колхозе «Дружба» труд колхозников оплачивается уже полностью, а в «Партизане» пока что только посулы. Говорят, Госбанк не выдает на такое дело кредит. Надо проверить. Возможно, и там сидят Сухожилины». Все это Аким Морев, конечно, записал в толстую тетрадь, как записал и следующее: надо произвести перевыборы руководителей колхозов, отыскать, привлечь даровитых людей, а их в народе много. Привлечь даровитых и устранить таких, как Гаранин. «Об этом тоже сказано в постановлении Пленума, — подумал он. — А дальше? Дальше надо объявить непримиримую борьбу против таких типов, как Ростовцев и Сухожилин. Не просто устранить их, а разоблачить перед обществом. Это уже нелегкая борьба. Она, очевидно, сегодня и разгорится у нас на заседании бюро. Дальше? Дальше не затыкать уши ватой и чутко прислушиваться к голосу народа».

Цель Акиму Мореву стала ясна, но он понимал, что путь к этой цели довольно сложный, извилистый и на этом пути встретится немало препятствий: без боя не уйдут со своих позиций такие, как Сухожилин, Ростовцев, Гаранин в особенности. Да и такие, как редактор областной газеты Рыжов, будут болтаться из стороны в сторону. Так же с усмешечкой будет относиться к колхозным делам Пухов и сопротивляться новому Опарин — этот привык жить тихонько, хотя настоял строить Большой канал.

Так думал секретарь обкома и, видимо, тоже ошибался в характеристике поведения своих сотоварищей по работе. Как раз в минуты такого раздумья, когда перед Акимом Моревым выяснилась цель и в нем самом окрепла уверенность в победе, в кабинет вошли трое: Николай Кораблев, Александр Пухов и Николай Николаевич Ларин. Все они были почти одинакового роста, крупные, уже в летах, только Ларин сухопарый, а Николай Кораблев «набрался» той полноты, какая свойственна в эти годы людям физически сильным, с хорошим желудком.

«Видимо, Татьяна Яковлевна подкармливает его», — подумал Аким Морев о художнице Татьяне Половцевой — жене Николая Кораблева — и перевел взгляд на Пухова, разглядывая, как на его бледноватом, с льняными бровями лице уже играет насмешливая улыбочка.

Эти три члена бюро обкома вошли в кабинет в веселом настроении, хотя совсем недавно на заседании бюро обкома по вопросу о жилищном строительстве на гидроузле Николай Кораблев и Пухов яростно напали на Ларина, обвинили его в «семидесяти семи грехах» и так расшумелись, что казалось, потом и руки друг другу не подадут. А тут — вошли и над чем-то смеются. «Умные люди: не переводят деловой спор на личную обиду», — подумал Аким Морев, здороваясь со всеми.

— Что привез нам исследователь северных морей нашей области? — с обычной насмешкой спросил Александр Пухов, становясь против Акима Морева.

Аким Морев, занятый своими думами, не уловил этого вопроса и, вызвав Петина, спросил:

— Почему нет сведений от прокурора Раздолинского района? Поймите, мне они позарез нужны, и сегодня же… к заседанию.

Петин объяснил, что связь с прокурором отлично налажена, но пока что прокурор не может докопаться до сути.

«Связь налаживать умеете, а дела делать — нет…» — чуть не сорвалось у Акима Морева, но он вовремя спохватился, понимая, что нечто подобное недавно сказал ему самому Моргунов, и промолчал.

Когда Петин вышел, Александр Пухов еще с большей насмешкой повторил свой вопрос.

— Положение тяжелое. Очень тяжелое, — намеренно усугубив состояние дел в деревне, чтобы мобилизовать внимание сотоварищей по работе, ответил секретарь обкома.

Пухов, показывая на Николая Кораблева, Ларина и Акима Морева, сказал:

— Да мы вчетвером-то небосвод подпереть сможем… А вы, Аким Петрович, — «тяжело»…

— Да. Наросты заклекли. — И Аким Морев подробно рассказал о том, что он видел и слышал в северных районах, особенно в колхозе «Партизан». Но до конца не договорил: в кабинет вошел секретарь горкома партии Сухожилин, человек тонко сложенный, с тонкими, еле заметными губами и в пенсне, за которым порою мелькают белки глаз.

По всему видно, он напряжен: кивнув всем, присел за длинный стол на свое постоянное место и, тут же развернув папку, углубился в чтение каких-то бумаг.

Пухов насмешливо спросил:

— Гаврил Гаврилович, не заразы ли боитесь?

— То есть?! А что?

— Руку не подаете.

Сухожилин двумя пальцами потянул книзу острый, напоминающий шило нос, потрогал пенсне, затем, посмотрев на часы, проговорил:

— Ровно одиннадцать. Не может быть, чтобы у меня часы бежали.

— Нет. У вас всегда все тютелька в тютельку, — произнес Пухов и захохотал.

— Не надо. — Аким Морев тронул его за плечо. — Что ж, в самом деле пора начинать. — Он нажал кнопку и, когда в кабинет вошел Петин, спросил: — Где же народ?

— В приемной. О чем-то спорят.

— Зовите.

В кабинет вошли Опарин, редактор областной газеты Рыжов и секретарь обкома по сельскому хозяйству Мордвинов. Рыжов, как всегда, женственно улыбнулся, потер руки и подсел было к Сухожилину, намереваясь что-то спросить, но тот, кивнув на стул против себя, тихо произнес:

— До тех пор, пока вы решительно не займете принципиальной линии, я с вами рядом сидеть не могу. Пожалуйста.