– И сейчас, и навсегда - Брейтенфельд.

 *** 

– Чертов Паппенхайм, - прошептал Тилли. Лицо старого генерала заострилось, когда адъютант затянул повязку туже, но он терпел. Только ещё одно тихое проклятье.

– Чертов Паппенхайм.

Тилли лежал на земле почти в центре своего войска. Сегодня он был ранен уже дважды. Первая рана была пустячной - всего лишь крупный синяк, оставленный отскочившей от кирасы мушкетной пулей. А вот рана в бедро, которой сейчас и занимался адъютант, была гораздо серьёзнее. Подброшенная ядром одной из этих дьявольских шведских пушек пика проделала в нём изрядную дыру. Вся его нога была в крови.

Вслух Тилли ругал Паппенхайма, а вот молча - самого себя.

"Надо было прислушаться к Валленштейну. Так ловко! Так ловко! Никогда не видел, чтоб армия так быстро передвигалась и перестраивалась. Как шведский ублюдок делает все это?"

Старый полководец испытывал искушение закрыть глаза, от страшного унижения и боли. Но тут же поборол этот порыв. Даже когда увидел, как менее чем в сорока ярдах от него ещё дюжину его людей очередное ядро превратило в кроваво-костяную кашу. Ни один человек не скажет, что Тилли - Иоганн Церклас, граф фон Тилли! - не смог встретить разгром так же невозмутимо, как обычно встречал триумф.

В этот к нему подошли и встали рядом с ним на колени двое его офицеров с осунувшимися лицами.

– Надо сдаваться, генерал, - выдавил один из них.

– Путей для отхода нет, - добавил второй. - Ничего нельзя сделать без кавалерии, которая могла бы нас прикрыть. Шведы и финны просто изрубят нас.

Ослабевший от потери крови, всё ещё лёжа на спине, Тилли покачал головой. Несмотря на всю усталость и кровопотерю, жест был твёрдым и ясным.

– Нет.

И прошептал: - Чертов Паппенхайм и его любимые Чёрные кирасиры! 

Он на миг закрыл глаза. И повторил.

– Нет. Я не сдамся.

Адъютанты попытались возразить, но Тилли, стиснув кулак, заставил их замолчать. Он снова открыл глаза и посмотрел в небо.

– Когда зайдёт солнце? - спросил он.

Один из офицеров глянул вверх.

– Час или два.

– Держитесь, - прорычал Тилли. - Продержитесь до ночи. Тогда люди смогут отступить. Это будет бегство, но темнота не позволит шведам организовать преследование. Только так мы можем спасти большую часть армии.

– Вернее, то что от неё останется - пробормотал адъютант.

Тилли посмотрел на него, на других, потом на ещё трёх идущих к нему офицеров.

– У, бездари - рыкнул он, - такие же, как и Паппенхайм. Любители славы и никакой отваги.

Он повернулся к адъютанту и приказал.

– Подними меня. На коня.

Адъютант и не подумал возразить. Усадить старого генерала на коня оказалось делом нескольких минут.

Тилли глумливо посмотрел на них из седла.

– Сдаваться, говорите? Да к черту вас всех! Мои парни останутся со мной.

*** 

Все так и произошло. До самой ночи, Тилли находился почти на самом переднем краю имперского строя, удерживая людей личным примером и силой воли.

– Дева Мария! - кричали они, умирая.
– Папаша Тилли!

На самом закате, Тилли был ранен снова. Никто не понял, что именно нанесло рану: может, пуля из мушкета, а может - судя по ужасной дыре в плече - это был ещё какой-нибудь обломок, поднятый в воздух этими ужасными шведскими пушками.

Его спасли адъютант и несколько солдат. Соорудив импровизированные носилки, они оттащили его в тыл. Прежде чем через пару минут потерять сознание, Тилли обзывал их трусами. Когда носилки проносили через потрепанные терции, его солдаты создавали защитный коридор, пропуская своего командира в безопасное место.

Для остальных последнее ранение Тилли послужило сигналом к бегству. Ветераны-католики больше не могли сносить такую бойню. Меньше чем за пять минут, упорно державшийся долгими часами строй обратился в паническое бегство. Бросая оружие и снаряжение, войска бросились искать убежища в наступавшей тьме и далёких лесах.

Большинство из них все-таки спаслось. Густав отдал приказ не преследовать их. Отчаянная отвага Тилли, сдержавшего шведов до наступления ночи, сделала полное уничтожение его армии невозможным.

*** 

Встав после битвы на колени, чтобы помолиться, король Швеции вовсе не чувствовал себя в чем-то проведенным и не проклинал полководца врага. Он хорошо понимал, с какой целью Тилли организовал это кажущееся бессмысленным сопротивление, и даже восхищался им.

По правде, он даже испытывал определённое удовлетворение. Пал последний из великих, но пал подобно огромному дубу, а не сгнил как пень. Что-то в короле, набожном лютеранине, усмотрело руку Господа в бурном, но величавом крахе его врага-католика. Пути Господни неисповедимы, но Густав-Адольф полагал, что уловил нечто от божественного провидения, в том, как был разбит Тилли.