Шрифт:
В свою очередь, Петр Людовикович уважал Малютина за его литературный энтузиазм, за страстное, все преодолевающее стремление к высокой культуре. Ценил Драверт и то, что Малютин не только сам просвещался, но воспитывал это качество в других людях. Характерен следующий факт. На писательские собрания и чтения Малютин приглашал батрака Ивана Кочанова, служившего у главы товарищества «Мыловар». Знакомство с парнем началось с того, что Малютин позвал его, выпрягавшего на морозе лошадь, зайти погреться. Батрак был удивлен обилием книг в нашей квартире; все они, как всегда, были любовно переплетены их владельцем. Достав одну из них, хозяин предложил гостю почитать. «Очень хорошо!» — воскликнул отец, обрадовавшись несказанно, что батрак был грамотен. И с тех пор начал снабжать юношу произведениями Некрасова, Короленко и других классиков, правда, читать их батраку приходилось тайком, потому что господа (Штаревы) видели в этом непозволительное для людей подобного звания баловство. Впоследствии Кочанов стал коммунистом, руководил колхозам.
У меня хранятся «Стихотворения» Драверта, вышедшие в Казани в 1913 году, подаренные отцу с трогательной надписью:
«Неутомимому искателю истины, сеятелю добрых семян, собрату по Музе — дорогому Ивану Петровичу Малютину с дружеским приветом от автора. Омск, 14 мая 1920 г.»
Поэт-ученый считал своим долгом дарить другу все, что выходило из-под его пера, вплоть до «Определителя важнейших сибирских минералов с указанием их месторождений», изданного Западно-Сибирским отделом Русского географического общества.
Малютина и Драверта сближало и то, что оба они, будучи высланными в Сибирь за политическую деятельность, полюбили ее как вторую родину. Драверт навеки остался в краю изгнания, отдав ему весь свой многосторонний талант.
Помнится один из праздничных дней 1920 года, когда Петр Людовикович, как всегда скромно одетый, навестил наш дом. За столом я попросила гостя прочесть что-нибудь. Он поставил условие: «Если Тоня прочтет свои стихи, то и я прочту». К удивлению поэта, я рассказала свой первый детский стишок о весне — «Растаял беленький снежок», сильно подправленный отцом. И пришлось Драверту выполнять свое обещание. Его умное благородное лицо с высоким лбом озарилось вдохновением. Стихи необыкновенно гармонировали с обстановкой тихой, тускло освещенной комнаты:
Спит моя малютка… Словно крылья птицы, Крылья черной птицы с северных озер, Опустились вниз тяжелые ресницы, И дрожит тенистый на щеках узор…Это было наше любимое стихотворение «В предгории», созданное поэтом еще в 1912 году в Казани. Что-то удивительно чистое и светлое осталось в памяти от этого вечера…
Не раз ходили в сельскохозяйственный институт слушать лекции Драверта. После них профессор минералогии покоряюще декламировал свои стихи. Не забыть его одухотворенное лицо, обрамленное длинными волосами, округленные блестящие глаза, когда он читал о буре на Лене:
Валы мутнеют зеленым гневом, Спешат родиться и умирать; Но, возникая с глухим напевом, Над ними мчится другая рать…Запомнилась одна очень интересная лекция Драверта о эскимосах. После выступления студенты окружали любимого профессора, просили автографы. В институте у него был минералогический кабинет, в котором поражали коллекции редких камней, раковин, сохранявших морской шум, старинной посуды. На столе лежал череп какого-то древнего человека. И здесь наука уживалась с поэзией — ученый охотно знакомил посетителей со своими поэтическими творениями. Как память о его дружбе с миром камней, у меня осталась подаренная им обезьянка, высеченная из черного мрамора.
Однажды письмо Петра Людовикович а передал приезжавший в Новониколаевск сын его. Сохранилось около двадцати писем Драверта в отцовском фонде московского Гослитмузея. Они дают представление об удивительной энергии и неутомимой деятельности поэта-ученого на благо социалистической родины. Он даже в последние годы жизни был председателем Омской метеоритной комиссии и возглавлял геологические бригады, искавшие в Прииртышье известковое сырье и другие ископаемые, нужные промышленности. Более всего тянула минералогия.
«…Душа моя тоскует по горам, а я не знаю, удастся ли летом выбраться из иртышских степей в мир скал, ущелий и горных потоков», — писал он 22 мая 1923 г.
Увлекшись коллекционированием книжных знаков, Петр Людовикович просил помочь в разыскании литературы по этому вопросу. В свою очередь, он отыскивал для друга стихи Кондратия Худякова и журнал «Согры». «Хорошо, что Вы по-прежнему любите книгу», — радовался Драверт. Он хвалил стихи Малютина 20-х годов: «Контрасты» и «В избе-читальне», советовал вдвое сократить составленную им книгу о лекарственных растениях.
Таким Драверт остался до конца — порывистым, вдохновенным, покоренным навеки пламенной страстью к науке и поэзии, в своей цельности словно высеченным из какого-то монолитного камня…
Для нас этот исключительный человек оставался вечно живым. Почти через десятилетие после его кончины, 3 мая 1954 года, отец писал мне из Челябинска:
«Нужно с благоговением вспоминать хорошее прошлое. Драверт! Это был какой-то светильник-факел, так рано сгоревший. Как любил его Ферсман! А наш Герман, прослушав одну его лекцию по минералогии, был так очарован, что лучше, интереснее минералогии, ему казалось, ничего нет на свете! Да и немудрено, потому что у Драверта что ни лекция, то настоящая поэзия. Он всю душу, все свои чувства в нее вкладывал и горел огнем вдохновения, потому что любил — жил с каждым атомом, с каждым минералом. У него во всем была поэзия, в которой отражалась чистая, светлая, бескорыстная душа его…»