– И?
– заинтересованно посмотрел на него Фейд.

– Дядя, скажи, у меня по-прежнему рыжие волосы?

– Да, а что?
– барон заподозрил, что тут что-то явно не так.
– Что случилось? Что ты сегодня видел?

Ракан помедлил, собираясь с духом.

– Я думал, что поседею за те пару часов, что следил за Эленаром Коррино. Он ходил в город к своей любовнице. И он... сжег заживо собственную незаконнорожденную дочь.

САДОВНИК

Тоньо Кари был очень счастлив: после долгих месяцев безуспешных поисков он наконец-то нашел работу!

Домой он летел как на крыльях, не обращая внимания на проливной дождь и хлюпающую под ногами грязь, в которой вязли его деревянные сандалии с веревочками вместо ремешков. К его удивлению, мать оказалась дома; она стряпала в старом котелке рисовую похлебку. Двое младших братишек играли тут же с какими-то камушками, пристроившись поближе к очагу - так теплее, сестренка кашляла в углу под грудой тряпья. Старуха из соседнего селения, жена тамошнего бондаря, иногда заходила к ним в гости - хоть брезгливо и называла среди односельчан самого Тоньо и его братишек с сестренкой "незаконнорожденными выблядками". Несмотря на это, она была неплохой женщиной, пусть и отъявленной сплетницей, и умела лечить травами; когда маленькая Майра, которая была постоянно простуженной, начала кашлять кровью, старуха сказала, что у нее наверняка чахотка - что неудивительно, при тех сырости и холоде, что царили в доме семьи Тоньо.

– Ох, Ина, помрет она у тебя, помяни мое слово, - сочувственно произнесла пожилая женщина.
– Топить дом получше надо, да перед этим дыры в стенах заткнуть, а то все тепло этим ледяным ветром выдувает!

– А что я могу сделать, - махнула рукой мать.
– Помрет так помрет, значит, судьба у нее такая. Может, оно и к лучшему, не будет так вот мыкаться по чужим домам, как я, и перед каждым, кто захочет, подол задирать.

– Так ты бы не давалась, - посоветовала ей старая Алпина.
– А то так и будешь и пятого, и десятого рожать непонятно от кого.

– Тебе хорошо говорить, тебя муж кормит, - сказала Ина.
– А у меня как родители померли да не успели меня замуж пристроить, я в услужении и хожу. Ну, не дамся я очередному хозяйскому сынку или управляющему, меня и погонят с работы, а новую найти не так-то просто. Моему старшему вон уж почти двадцать, а он уж который месяц пытается себе хоть какое дело найти. Мне ж надо не только детей, но и себя кормить. Даже если бы у меня их не было, самой-то что-то есть да за хижину нашу налог платить тоже надо.

– Да, жизнь наша такая, такая наша доля, - вздохнула старуха.
– Ты вон шестерых родила, двое померли, я десятерых, а живых только одна. Кабы все, кого наши бабы рожают, живы были, это ж сколько народу у нас было б в деревне. Только все равно нехорошо это - безмужней быть и детей рожать, да всех от разных отцов. Постараюсь я, конечно, для твоей Майры травок целебных насобирать, да только сама понимаешь - надежды мало.

Вздохнув еще раз, старая Алпина ушла, а Тоньо вечером того дня вернулся домой веселый и радостный: у него есть работа! Промыкавшись почти год после потери старого места в разорившемся рыбхозе, юноша нашел место садовника в усадьбе генерала Тириса Атрейдеса. Старого садовника внезапно хватил удар, его парализовало, и жена забрала беднягу домой, а на его место попросился Тоньо, увидевший объявление на заборе - читать он не умел, но случайный прохожий объяснил ему, что там написано. Скромный, застенчивый бедно одетый юноша понравился главнокомандующему Атрейдесов, несмотря на запись "незаконнорожденный" в представленной метрике; Тирис вкратце объяснил ему его обязанности и велел с завтрашнего дня приступать к работе.

– Завтра придешь сюда к полудню, я как раз отдам жене прежнего садовника его жалованье, оно ей понадобится, уход за больным сейчас недешев. Возьмешь в домике для прислуги все, что тебе потребуется, косу, грабли, метлу - и вперед, стриги траву и подметай дорожки. Жить будешь там же, в домике, по воскресеньям можешь ходить домой и навещать семью.

Обрадованный Тоньо низко поклонился и поспешил домой - сообщить новость матери. Она редко бывала дома - работала служанкой в богатом имении неподалеку, к детям ее отпускали нечасто, она приносила скудное жалованье и еду, а на Тоньо, как старшего, ложилась обязанность заботиться о младших. Теперь она перейдет к Дави, хотя ему только одиннадцать, но зато и денег в доме станет больше, может, и в самом деле смогут хоть как-то дом починить и купить лекарство для Майры.

– Матушка, меня на работу взяли!
– воскликнул он прямо с порога и сбросил мокрые грязные сандалии.
– Завтра выходить!

– Ой, как я рада!
– повернулась к нему мать. Тоньо окинул ее недоверчивым взглядом: безусловно, она уже давно не молода и далеко не привлекательна - ей уже тридцать пять, и лицо у нее все в морщинах, губы стянуты и потрескались, руки огрубели, но неужели она снова в положении? Похоже на то, как-то на ней передник оттопыривается. Значит, скоро она опять придет на несколько дней домой, в муках безо всякой помощи родит еще одного ребенка, за молоком для которого Дави будет бегать в соседнее селение за пять километров по любой погоде, и потом вернется к работе, как будто ничего и не произошло.

– Может, наконец и в самом деле дом починим, как тетушка Алпина нам советовала, - с надеждой произнес Тоньо.
– И лекарство Майре купим.

– Вот этого делать не будем, - ответила мать.
– Она все равно умрет, только лишняя трата денег. Лучше еды хорошей купим, а то от этого риса уже с души воротит. Снимай штаны, вешай сушить, а то они у тебя вон по колено мокрые.

– Дождь на улице, матушка, - Тоньо стянул грязные штаны, оставшись в латанных-перелатанных трусах, прополоскал их в корыте с водой и повесил на веревку к огню сушиться.
– Зарядили эти дожди уже на пять недель, холодно, мерзкая погода, а мне завтра еще весь день в саду работать.