Annotation
В соавторстве с Васей Миловым.
Крутько Александр Сергеевич
Крутько Александр Сергеевич
Счастливый конец
Первый съёмочный день ознаменовался толкучкой у дверей студии. Оператор Павел не мог протиснуть камеру в дверной проём. Напрасно его уверяли, что камера не понадобится, ведь студия давно была оборудована всем необходимым, и Павлу надо лишь пройти в дверь самому и пустить других. Но оператор настаивал. "Это моя счастливая камера", -- повторял он, снова и снова пихая её меж узких створок. Наконец разозлились даже статисты, которым по профессии не положено было вообще подавать голос. Впятером они забрали у оператора камеру и бегали с ней по двору, выкрикивая грязные оскорбления, пока режиссёру это всё не надоело. Поднявшись с колен (он молился), режиссёр набрал воздуха в грудь и крикнул во весь голос с целью прекратить безобразие:
– - Прекратить безобразие!
Безобразие прекратилось. Пристыженные статисты вернули камеру оператору, а два силача, оказавшиеся осветителем и его помощником, раздвинули дверные створки на несколько сантиметров, и камера наконец проникла внутрь. Следом за ней проник оператор, а за ним - вся съёмочная группа, за исключением трёх актёров: их попросил остаться режиссёр Христов.
На улице было душно. На бельевой верёвке, подвешенной меж студией и двухэтажным домиком, сушилась простыня. Она была такой длинной, что за неё можно было схватиться с земли - если подпрыгнуть и вытянуть руки. Разумеется, никто из актёров не прыгал. Собравшись вокруг Христова, они внимательно слушали его молчание.
Режиссёр смахнул пот со лба. В этих широтах подобная духота предвещала ливневые грозы. Христов попытался отвлечься от погодных условий. Собравшись с мыслями, он заговорил, и слова его были такими:
– - Уважаемые артисты! Я ценю ваше время и ваше доверие, так что... вот. Сегодня мы начинаем работу над проектом - о, да вы знаете. Вчера я отправил каждому из вас письмо с просьбой... вдуматься, вдуматься в свою роль! Актёрам я всегда дарил свободу, и я надеюсь, вы не станете ей злоупотреблять. Как вам известно, сейчас мы снимаем сцену разгноения Бефани... где Бефани, кстати? Не вижу её.
– - Заболела, -- хором отозвались актёры. Режиссёр пожевал губу, задумчиво хлопнул по бёдрам. Земля под ногами едва заметно задрожала, и вибрации передались телу. Христов поднял палец.
– - Значит, будем снимать концептуально. Сцена разгноения Бефани лишится самой Бефани, но её присутствие будет подразумеваться, так сказать. Симон! Что у тебя в руках?
– - Это моржонок, -- Симон поднял над головой шевелящийся свёрток.
– - Мне подумалось, он подойдёт для раскрытия образа.
– - Ну, молодец, -- порадовался режиссёр.
– - Взрослое решение, ценю... М-да. Хочу сказать: центровую ось композиции сегодня выполняет не Бефани, но её незримое присутствие, сама же ось псевдофизически смещается в сторону главного гноителя. Ты меня слышишь, Аквадей?
– - Угумс, -- послышался ответ.
– - Отлично, отлично... Я рад, что меня поддерживают. Возможно, стоило снять субъективный взгляд Бефани, но это нарушит общую эстетику, так что... да. Филипп, это корона у тебя на голове?
– - Для образа, -- отозвался Филипп.
– - Ве-ли-ко-лепно, -- задумался над чем-то Христов.
– - Да, забыл сказать... Я не хочу видеть внешнюю суету: мне нужна суета внутренняя, извечный непокой человеческий... понимаете? Это в общем если... Если рассуждать на высшем уровне...
– - Что здесь происходит?
– - раздался грубый, как немолотый кофе, голос.
– - Вы почему не работаете? Стоите, на жаре прохлаждаетесь - это что значит? Бунт? Забастовка?
И продюсер Шишкин - а это был он -- громко топнул ногой, так что земля опять затряслась, и вибрации передались телу режиссёра - впрочем, тело его вибрировало всякий раз, когда Шишкин оказывался поблизости, и порой дрожь земли тут была ни при чём.
– - А ну быстро в студию!
– - приказал продюсер актёрам, и те немедленно исчезли за растянутой дверью. Шишкин сердито глянул на режиссёра: -- А вы останьтесь, останьтесь. Поговорить надо.
– - Я бы тоже...
– - попытался ускользнуть Христов, но рука продюсера уже держала его за шкирку.
– - Терпеть не могу таких, как ты, -- хрипло прошептал он.
– - Я вкладываю деньги, организовываю процесс, а вы тут стоите и об искусстве рассуждаете. Я таких навидался, понял? Я увольнял с площадки сотни, тысячи таких, как ты. Если бы не твой папочка...
– - Я... позвольте... пустите...
– - задёргался Христов. Продюсер чуть тряхнул его.
– - Если бы не твой папочка, я бы тебя и близко до площадки не допустил. Но поверь ты мне, родной: ни твой влиятельный папочка, ни даже президент меня не убедят, если я решу, что ты безнадёжен. А теперь иди и работай!
– - последнее слово он произнёс, заталкивая режиссёра в дверь.
– - Ты снимаешь фильм, а не какую-нибудь... дрянь. Понял? Меньше искусства, больше дела. Давай!
Испуганно оборачиваясь, режиссёр двинулся по коридору, ведущему к лестнице. Поднялся на третий этаж и замер на мгновение перед тяжёлой дверью. Прикрыв глаза, быстро прошептал молитву и стукнул себя в грудь.
– - Никогда, -- тихо произнёс он, - никогда не отказываться от истинного человеческого предназначения. Клянусь!
И приоткрыл дверь, чтобы заглянуть в щёлочку. Привычку появляться на площадке не сразу, а после небольшой разведки, он заимел ещё во время учёбы, и она не раз спасала ему жизнь.