Кофточка ее еще не была застегнута, а на голову она набросила теплый вязаный платок, вместо своей белой шапочки.

Он двинулся к ней навстречу, и, когда она узнала его, лицо ее выразило удивление.

— А я думала... — вырвалось у нее.

Не договорила, что думала, и поспешила поздороваться.

Он догадался сам, что ожидала встретить не его.

И прежде, чем оказал хоть слово, сердце его облилось ревностью.

«Может быть и цветы были не от нее, а я то...»

Но не успел он дать волю этому огорчению, как она торопливо, точно оправдываясь, заговорила:

— Дворник мне доложил только: господин, и я никак не могла себе представить, чтобы это были вы.

— И думали, что это Дружинин, — не сдержался он.

Ему показалось, что она несколько смутилась от такой прямоты. По крайней мере, в тоне ее была та же торопливость и виноватость.

— Да, скорее, он. Я узнала, что у вас такое горе, и никак не думала.

Она повторялась. И чтобы показать ей, что он понимает ее смущение, перебил ее:

— Вот как. Значит, Дружинин вам и сообщил об этом.

— Нет, я сама. Я не могла оставаться спокойной, зная, что ваша девочка больна и... потом узнала.

— И послали цветы?

— Да. Я не решилась сама принести их. Я думала, что в такую минуту вам не до меня.

— И, как видите, ошиблись, — несколько примиренный ее признанием, тихо произнес он. И тут же подумал: рассказать ей или нет о том, как были встречены эти цветы.

Под осенними звездами, горевшими так необыкновенно ярко, в этом опустелом саду над морем, прикрытая вязаным платочком, она была так несказанно привлекательна, что хотелось, вместо всяких объяснений, взять ее за руку, притянуть к себе и сказать, что, несмотря на это горе, может быть, благодаря ему, он убедился, как она бесконечно ему дорога, и пришел только затем, чтобы сказать ей это.

И если бы она встретила его иначе, если бы не вплелось так нечаянно имя Дружинина в первые слова их беседы, так бы он и сказал. Но тут у него снова сорвалось с языка:

— Значит, Дружинин бывает у вас.

— Да, был. Всего один раз.

— Всего один раз, — повторил он ее слова с недоброй иронией. — Вы, может быть, сожалеете, что обманулись сейчас в своем ожидании.

— Зачем вы говорите это, — печально произнесла она и села на скамью, не то огорченная, не то подавленная вопросом.

Жалкое личико ребенка прошло перед его глазами. Как мелочен и ничтожен он должен был показаться ей в эту минуту.

— Вы правы, — сказал он, переборов себя. — Я не знаю, как это у меня вырвалось. Усталость... Нервы... Я не спал эти ночи, и мне сейчас все представляется в бреду. Даже то, что я вижу вас.

Она опустила голову и прошептала:

— Вы очень любили свою девочку, я знаю.

— Да, любил.

Он глубоко вздохнул и покачал головой.

— Впрочем, я не знаю. Я ничего теперь не знаю, — сознался он, закрывая руками лицо.

— Сядьте. — Она коснулась его локтя, и он сел рядом с ней.

Собака, все время теревшаяся около колен девушки, задела пушистым хвостом его руку и посмотрела на него внимательным взглядом.

Ларочка провела рукой по рыжей пушистой шерсти собаки и, как-то неловко взяв по пути его руку, обратилась к нему с серьезным, почти важным лицом.

— Я понимаю.

В ней, как во всякой женщине, независимо от ее молодости и неопытности в жизни, заговорило это природное отношение в известные минуты, как к ребенку, к тому, кто дорог сердцу, хотя бы он был вдвое старше.

— Я все понимаю. Но, может быть, лучше не теперь. Лучше после.

Так говорила она, а между тем ее рука инстинктивно сжимала его руку. Уж одно то, что он пришел в такую минуту, придавало этому событию важность исключительную и обязывало к чему-то серьезному.

Дрожь и тепло ее руки, от которых поднималась в нем вся кровь, рассеяли все его колебания. Да, ребенок, которого он любил, едва успел остыть, но она поняла все и не осудила, значит, так надо.

— Так надо, — повторил он вслух. — Именно теперь.

Она взглянула в его глаза с испугом и радостью. Этот взгляд зажег, как молния, в его сердце что-то также осужденное, почти высохшее, но еще цепко державшееся корнями. И пока это горело в нем, он чувствовал себя сильным и смелым.

— Лара, — произнес с ясным восторгом, погружая в ее глубоко раскрывшиеся глаза свой взгляд, как бы спрашивая и призывая ее. — Лара.

В этом имени, которое он пламенно повторил дважды, было все.

И она вся встрепенулась. Уже потянулась к нему, но потом точно вспомнила что-то.