Молодая А. Я. Панаева надолго запомнилась Достоевскому. Одной очень характерной чертой ее внешности он наградил героиню «Преступления и наказания», тоже Авдотью— сестру Раскольникова: «Рот у нее был немного мал, нижняя же губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперед, вместе с подбородком, — единственная неправильность в этом прекрасном лице, но придававшая ему особенную характерность и, между прочим, как будто надменность».

Через три месяца после встречи с Авдотьей Яковлевной Достоевский писал брату: «Я был влюблен не на шутку в Панаеву, теперь проходит, я не знаю еще. Здоровье мое ужасно расстроено, я болен нервами и боюсь горячки или лихорадки нервической».

Первая влюбленность Достоевского была мучительна, так как он быстро понял, что на взаимность никогда не сможет рассчитывать: Панаеву всегда окружала толпа многочисленных поклонников, среди которых далеко не последнюю роль играл Н. А. Некрасов.

Через много лет в рассказе «Бобок» Достоевский вспомнит о «светской львице» Панаевой и наградит ее именем одну из «загробных» дам — Авдотью Игнатьевну, мечтающую и на том свете тоже иметь поклонников. К неудовлетворенности первого чувства присоединился еще и светский провал: интерес к новому гению в петербургском обществе быстро упал, причем и сам Достоевский вел себя нелепо. Умная А. Я. Панаева сразу разгадала нового поклонника. «С первого взгляда на Достоевского, — рассказывает А. Я. Панаева в своих воспоминаниях, — видно было, что это страшно нервный и впечатлительный молодой человек… По молодости и нервности он не умел владеть собой и слишком явно высказывал свое авторское самолюбие и высокое мнение о своем писательском труде. Ошеломленный блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он, как впечатлительный человек, не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами, которые скромно выступили на это поприще с своими произведениями.

Граф Владимир Александрович Соллогуб, в 30—40-х годах популярный беллетрист «натуральной школы», еще глубже, чем А. Я. Панаева, сумел почувствовать, что именно за ребяческим хвастовством и добродушной хлестаковщиной скрывается подлинное лицо Достоевского: одинокого и доверчивого мечтателя, с неуемной жаждой сердечного участия, с верой в доброту и искренность. «Я сейчас к нему поехал, — вспоминал В. А. Соллогуб, узнав, наконец, адрес Достоевского, — и нашел в маленькой квартире на одной из отдаленных петербургских улиц., молодого человека, бледного и болезненного на вид. На нем был одет довольно поношенный, домашний сюртук с необыкновенно короткими, точно не на него сшитыми, рукавами. Когда я себя назвал и выразил ему в восторженных словах то глубокое и вместе с тем удивленное впечатление, которое на меня произвела его повесть, так мало походившая на все, что в то время писалось, он сконфузился, смешался и подал мне единственное находившееся в комнате старенькое, старомодное кресло… Достоевский скромно отвечал на мои вопросы, скромно и даже уклончиво. Я тотчас увидел, что это натура застенчивая, сдержанная и самолюбивая, но в высшей степени талантливая и симпатичная. Просидев у него минут двадцать, я поднялся и пригласил его приехать ко мне запросто пообедать».

К неудаче с Панаевой Достоевский был готов (он даже не осмеливался признаться в своей любви, настолько она казалась ему фантастической и невозможной), к светскому провалу — тоже (когда в начале 1846 года на вечере графа М. Ю. Виельгорского Достоевского представили известной красавице Сенявиной, то с ним случился припадок или обморок), а вот к охлаждению к нему Белинского и его кружка он оказался совсем неподготовленным.

В «Дневнике писателя» в 1877 году Достоевский вспоминает, что в начале декабря 1845 года на литературном вечере у Белинского он читал несколько глав из «Двойника»: «Для этого он [Белинский] устроил даже вечер (чего почти никогда не делывал) и созвал своих близких. На вечере, помню, был Иван Сергеевич Тургенев, прослушал лишь половину того, что я прочел, похвалил и уехал, очень куда-то спешил. Три или четыре главы, которые я прочел, понравились Белинскому чрезвычайно (хотя и не стоили того)».

Однако присутствовавший на вечере историк литературы Павел Васильевич Анненков почувствовал некоторую настороженность Белинского и подметил одну «заднюю мысль» критика: «Белинскому нравился и этот рассказ по силе и полноте разработки оригинально странной темы, но мне показалось, что критик имеет еще заднюю мысль, которую не считает нужным высказать тотчас же. Он беспрестанно обращал внимание Достоевского на необходимость набить руку, что называется, в литературном деле, приобрести способность легкой передачи своих мыслей, освободиться от затруднений изложения…».

Этой «задней мыслью» и объясняется, вероятно, изменение Белинским оценки «Двойника».

1 февраля 1846 года выходит книжка «Отечественных записок» с «Двойником». И снова ученик бунтует против учителя, Достоевский бунтует против Гоголя, только на этот раз против «Записок сумасшедшего» (сюжет «Двойника» развивает тему «Записок») и «Носа» (мотив раздвоения Голядкина в «Двойнике» — нос, отделившись от коллежского асессора Ковалева, тоже становится как бы его двойником).

Титулярный советник Яков Петрович Голядкин — порождение призрачного города, самого фантастического города на свете, каким всегда казался Достоевскому Петербург. Бюрократический строй николаевской империи подавляет человеческую личность, лишает ее лица и человеческие ценности подменяет табелью о рангах. В борьбе за место под солнцем бедный человек раздваивается: сознание Голядкина-старшего порождает Голядкина-младшего, преуспевающего подлеца, который отделяется от Голядкина-старшего и начинает вести против него интриги.

Так тема раздвоения (с одной стороны, Голядкин презирает людей, ездивших в голубых каретах, а с другой — страстно им завидует и страстно желает стать таким же) оборачивается темой самозванства — популярной темой в русской литературе 1830-х годов. Русская история всегда была богата самозванцами: Дмитрий, Разин, Пугачев, Екатерина II (через мужа), Александр I (через Павла), Николай I (занял место Константина), совсем близкий пример из европейской истории — Наполеон, объявивший себя императором, а в литературе Хлестаков в «Ревизоре» и Поприщин в «Записках сумасшедшего», объявляющий себя испанским королем. (Через много лет писатель В. Г. Короленко, специально занимавшийся проблемой русских самозванцев, с полным основанием включил в их число и Голядкина-младшего.)

Достоевский соединяет обе темы: раздвоения и самозванства — бедного человека, мечтающего о власти. Однако если Поприщин нашел удовлетворение в том, что он испанский король, то Голядкин-старший стал несчастлив, когда у него появился двойник Голядкин-младший, потому что Голядкин-младший интригует против Голядкина-стар-шего. Вот поворот Достоевским гоголевской темы. Став влиятельным, самозванец угнетает тех людей, которые стремятся стать такими же. Достоевский берет трагическую сторону самозванства. Самозванный двойник сразу же обнаружил желание вытеснить Голядкина-старшего из земного существования, постоянное угнетение человека может пробуждать в нем темную жажду мести, зависть к чужой подлости — вот почему Голядкин раздваивается. Здесь впервые Достоевский прозревает появление людей, которые ни с чем не считаются для достижения своей цели и которым все позволено — недаром же в «Преступлении и наказании» образ Раскольникова ассоциировался в сознании писателя с образом Наполеона.