В эти каникулы, в эпоху Саймона Флауэрса, все стало иначе. В конце концов, должен ведь он бывать в Лондоне – навещать престарелых родственников или покупать мадригалы. Всякий раз, выходя из квартиры, Марина готовится поймать на себе его взгляд.

И сегодня это случится. Сегодня ее жизнь изменится. Марина налетает локтем на дверную ручку, но не чувствует боли. Воздух в полуподвальном коридоре – чистый кислород. Она, как на крыльях, проносится по блестящему синему линолеуму, обегает лифт, этот ледериново-ореховый гроб, в котором когда-то мечтала о поцелуях обветренных губ, и теперь, после блужданий в пустыне, может мечтать снова. Она заглянет в милое ученое лицо Саймона, и он спасет ее, избавит от девственности, преобразит Кум-Эбби и откроет дорогу в блистательный взрослый мир. Что с того, если пансион не оправдал ее ожиданий? Что с того, если тамошние мальчики, такие пугающие, и девочки, такие чужие, называют жителей Кума и Мелкума крестьянами?

Марина взбегает по лестнице и вырывается в вестибюль, где лампа дневного света благословляет своим сиянием молодую любовь.

Вечеринка определенно сменила тон: стала тише и напряженней, словно среди гостей затаился прелюбодей и все почуяли приближение бури: оскорбления, слезы. Когда Лора была подростком, публичное проявление эмоций влекло за собой пожизненный вежливый остракизм. Родня ее мужа принимает драму как должное.

Или, может быть, все ждут Садженов, думает Лора и в ту же секунду слышит телефонный звонок. В гостиной так шумно, что она спешит в спальню мужниных теток, к аппарату на столике между кроватями.

– Алло?

Тишина в ответ.

– Алло? – пересохшим голосом повторяет Лора, а потом тихо-тихо, почти одними губами, добавляет:

– Это ты?

Молчание.

– Кто там? – спрашивает свекровь из дверей. – Висонтлаташра, дорогуша – скорее, миссис Вольф уходит.

– Наверное, ошиблись номером, – отзывается Лора, и линия отключается.

Ни Саймона Флауэрса, никого. Марина прижимается спиной к входной двери, прячась от взглядов людей на автобусной остановке. Ее обдает холодная волна отвращения к себе.

Душевная боль в груди говорит, что Марина больше никогда не полюбит. Ни один человек в Кум-Эбби, кроме Саймона Флауэрса, не вызывает у нее ни малейшей симпатии. У него есть качества, которых недостает остальным: ум, изящество, даже красота, если вы достаточно чувствительны, чтобы ее увидеть. Марина все бы ему отдала – возможно, даже рискнула бы впустить его в дом.

Саймон бы удивился, узнав, что в ее глазах это важное, едва ли не ритуальное событие. Для Марины почти вся жизнь – сплошной ритуал. У нее есть способности, хотя ей не очень ясно, как они действуют. Она всегда подозревала, что спасти родню от голода, нищеты, болезней и нерадивых врачей, потешающихся над иностранным акцентом, смогут только ее медицинский диплом и неусыпное бдение до конца жизни. Однако двух или трех недель в новой школе хватило, чтобы понять: все ее страхи, словно осмотический процесс, которому сама Марина служит проводником, берут начало в Кум-Эбби. Школа будет для семьи не спасением, а проклятьем. Маринины одноклассники пышут здоровьем, а родные – слабы и хрупки и без нее становятся еще уязвимей.

Возможно, не тоскуй она так по дому – и ответственность давила бы меньше; да только дни тянулись, а тоска и не думала уходить. Марина скучала по бабушкам, их морщинистым локтям, нежным прожилкам их шей; спешила на помощь всякий раз, завидев старушку с тяжелыми сумками. Что, если, разлучившись с семьей, она медленно убивает их на расстоянии?

Однажды морозным ноябрьским вечером, идя в буфетную мимо развалин аббатства, Марина заметила многозначительно сверкающий камень и принесла над ним обет. В сиянии новых псевдогазовых фонарей она пообещала оберегать семью от боли, скорби и смерти. Я справлюсь, поклялась она, чего бы это ни стоило. Дезинфицировать квартиру. Объявить карантин. И, само собой, позаботиться, чтобы ни один человек из Кум-Эбби не переступил порог их дома.

Кроме Саймона Флауэрса – мальчика, которого одобрит даже ее семья. Столь велика была Маринина любовь, что она решила: стоит рискнуть. Вот только Саймона Флауэрса здесь нет. Как сокрушительна мысль, как…

– Привет, – доносится голос с автобусной остановки.

– Кто это? – Марина пытается разглядеть в темноте вожделенный силуэт, но вместо него видит бледного, глуповатого на вид мальчика с мышиными волосами, смутно знакомого. Ее лицо накаляется, как спираль чайника, подсвечивая воздух вокруг.

– Брось, – говорит мальчик, – ты меня знаешь. По школе.

– Нет, не знаю, – отвечает Марина, хотя уже вспомнила: это пятиклассник из Кум-Эбби, даже не с ее факультета, Гай как-то там. Капли дождя блестят в его шевелюре: Марина, несмотря на крушение надежд, не утратила наблюдательности. – Что ты здесь делаешь?

Дождь усиливается, будто кто-то вывернул вентиль. Мальчик наблюдает за работниками химчистки, которые выбрали этот момент, чтобы загрузить вешалки с одеждой в фургон.

– Странно, правда? Вышел купить компакт-диск на Куинсуэй.

– Неужели?

– А потом должен был встретиться с матерью в Холланд-парке, но посеял деньги на такси. Мне сказали, тут на углу останавливается автобус. Только не говори, что здесь живешь.

Марина не умеет переносить оскорбления. Она цепенеет; насмешки могут на несколько дней вогнать ее в ступор.

– Хотя неважно, – добавляет Гай, ничего не заметив.

Марина хочет уйти, но боится, что он станет говорить о ней гадости в школе. Впрочем, не похоже, что он ее дразнит.

– Ну, в общем, удачи, – говорит она.