– Пааааааааам! Что произошло? – произнесла Берил. – Ехала себе, ехала и вдруг потеряла контроль и улетела с холма.

Мы убедились, что скутер на ходу, и папа спросил, не отвезти ли ее домой.

– Нет-нет. Я сама, пааааам! – ответила Берил.

Вернувшись к вертикальной жизни, она почему-то не перестала издавать каркающие монти-пайтоновские звуки.

– Я вас тут частенько вижу, – сказал папа. – И на крыше собачку вашу. Ей, похоже, нравится.

– А, да, мой Билли. Он там, наверху. – Берил ткнула в сторону крыши скутера.

Мы с папой нервно переглянулись и еще раз осмотрели крышу. Никаких сомнений – собаки не было.

– А… Ну да. Точно? – спросил папа у Берил.

Сердце у меня ушло в пятки. Как мы могли забыть о джек-расселе? Может, он перелетел через живую изгородь в поле? Или полураздавленное собачье тело так и лежит на дне канавы? Неужели все-таки придется звать Фрэнка с ружьем?

– Уверена. Наверху, на небесах. Теперь-то он счастлив. Я его, бедолагу, на прошлой неделе усыпила.

Мы, естественно, не хотели демонстрировать радость по поводу кончины Билли, однако на наших лицах проступило неприкрытое облегчение.

Следующая реплика Берил добила нас с папой окончательно.

– Но ваш-то дружок в порядке, надеюсь? Я видела его у вас за окном. Белая кудрявая лапочка. Такой умница, всегда на страже. Не то что Билли. Тот в жизни не сидел спокойно.

Папа никогда не был мастером-джедаем в умении взвешивать каждое слово – обычно говорил сразу, что в голову приходило. Но тут он благоразумно помедлил. Эта женщина только-только потеряла своего, возможно, единственного друга. Не огорчит ли ее весть о еще одной собачьей смерти?

– А, вы о Рагсе? Он отлично себя чувствует. Он у нас живее всех живых.

На протяжении следующих шести месяцев Берил продолжала ездить по проулку. Рагс всегда стойко ее приветствовал. Иногда я или папа для убедительности пересаживали пса на другое окно или подпирали его подушкой. Однажды я при появлении Берил взял Рагса на руки и помахал его лапкой. Она вроде бы ничего не заподозрила, но я оказался близок к провалу, как никогда. Хрупкие суставы Рагса чуть не выдали меня с головой. Больше я таких представлений не давал. Мне было двадцать с небольшим, и я обожал устраивать розыгрыши. Однако я не имел ни малейшего желания пугать престарелых леди, салютуя им оторванной собачьей конечностью.

К тому времени Монти своими задними лапами уже основательно подпортил Рагсу шубку. Челюсти пса начали крошиться и обнажили некую субстанцию, похожую на затверделые опилки. Я подумал, не отнести ли беднягу на перетяжку. Только кем я тогда стану? Одно дело – быть хозяином набитого пса и совсем другое – знать, где таких псов лечат.

Рагс выдержал еще один переезд, в нынешний дом моих родителей на границе Ноттингемшира и Линкольншира. Деревушка Калтертон так и пышет сельским духом, она окружена заливными лугами и фермами, однако обычные «Рендж-Роверы» ездят здесь чаще угнанных машин. Соседи не просят папу кого-нибудь пристрелить, ему не приходится устраивать облаву на сбежавшего жеребца и перекрывать дорогу своим автомобилем. В Калтертоне обитает очаровательная шетландская пони по имени Глэдис, хозяева которой позволяют ей бродить по всей округе. Но Глэдис очень благовоспитанна. Она, в отличие от двух подопечных шетландцев Паттенов, никогда не забредает без приглашения к соседям на кухню и не ворует там кошачий корм.

Монти не стало много лет назад, а последняя кошка родителей, Дейзи, умерла от рака в 2007-м. Ушан со сверчком так и не превратились в чучела, поэтому в новый дом они не переехали. В 2004-м мне позвонила мама и сказала, что ее самая старая декоративная курочка, Эгата, наконец испустила дух. Перед тем она много раз вводила всех в заблуждение, засыпая «мертвым сном». Новость меня опечалила и одновременно сбила с толку: я-то пребывал в уверенности, что Эгата умерла еще в 1997-м.

– Так и есть, – подтвердила мама. – Но я потом решила переименовать Снегоступку в Эгату. Ей, по-моему, так больше нравилось.

Что же касается Рагса… Хотел бы я сказать, что был с ним до печального конца, но на самом деле исчезновение Рагса я заметил далеко не сразу. Произошло это в 2007 году. Я регулярно проведывал родителей. И вот как-то во время такого визита я, до того уже несколько недель не вспоминавший о старом псе, вдруг растерянно оглядел гостиную. В ней не хватало привычного затхлого духа. Думаю, мама поступила несколько жестоко, когда отправила Рагса на переработку вместе с садовыми отходами. Однако я вынужден спросить себя: что бы в такой ситуации сделал я? Едва ли здесь подошли бы похороны с кремацией. Сомневаюсь, что, изъеденный молью, Рагс заинтересовал бы собой какой-нибудь музей или интернет-покупателя. У мамы было много друзей, питавших мистическую страсть к ретродиковинкам. Только вряд ли эти друзья нашли бы место для Рагса в своей антикварной лавке.

У нас с родителями было много общих интересов, вот только по времени они никак не совпадали. Пока мама с папой слушали Нила Янга, я увлеченно играл в гольф. Теперь я бы предпочел иметь родителей, слушающих Нила Янга, а они сводят меня с ума громким французским рэпом или африканской какофонией. Мало того, сейчас, когда уже слишком поздно, я мечтаю возвращаться в дом, куда без приглашения забредают шетландские пони и воруют еду у семи полубездомных котов. В дом, где с холодильника на меня высокомерно посматривает оцелот. «Ну почему, когда хочется, у родителей нет ни одного приятеля с филином?» – гадаю я, размышляя над этим жестоким парадоксом.