Стабильность — скажут некоторые.

Серость — скажу я.

***

Работа в кофейне действительно приносила Нацу удовольствие. Ему нравилось приходить раньше других сотрудников; любовно проводить рукой по кофе-машине, лично проверять все специи и сорта кофе, осматривать пустой зал и на мгновение представлять, кем же мог оказаться первый посетитель.

Зачастую это были студенты, торопящиеся на пары, женщины и мужчины, выглядящие с утра, как помятая бумага, или пожилая пара, проживающая через дорогу. Нацу знал заказы каждого. Знал, что Фернандесу, студенту НЙУ, подрабатывающему барменом в каком-то музыкальном баре, в его обычное мокко нужно добавить карамельный сироп. Знал, что Зерефу Дрейсу, молодому мужчине, который занимал пост главного редактора «The New York Times», его латте обязательно следует разбавить несколькими каплями виски, а его невеста, удивительная и светлая девушка, потребляла сахара в два раза больше среднестатистического человека.

Нацу мог проснуться ночью и без запинки рассказать, что пьют его постоянные клиенты, со всеми добавками и изменчивыми желаниями в зависимости от погоды и жизненных ситуаций.

Однако чаще всего первым посетителем в его кофейне становилась раздражающая его блондинка. Хартфилия была из числа людей, которые почти никогда не изменяли своим традициям, и каждый вторник, среду, пятницу и субботу, как только на дверце кофейни появлялась табличка «открыто», она переступала порог, поправляла свой длинный шарф и, окидывая его, Нацу, с ног до головы безразличным взглядом, проходила к стойке и, молча, кивала. Потому что она понимала, даже не смотря на свою явную неприязнь, что бариста перед ней прекрасно знал свою работу.

И парень действительно знал. Сам не зная почему, он знал, что, в какое время и под какое настроение она пьет. Иногда ему казалось, что он мог определить напиток только по цвету ее шарфика или легкому блеску в глазах. Раздражена? Значит, ристретто. Уставшая? Значит, мокко. Красный шарфик? Значит, глясе.

Нацу в задумчивости посмотрел на дверь.

Вторник. 07:05.

Дверь медленно приоткрылась, и парень затаил дыхание. Но вместо привычного шарфика и светлых волос в дверях показался Грей, который с видом покойника, направился в сторону баристы.

Драгнил выдохнул. Хартфилии не было уже две недели. Две недели она нарушала традицию. Две недели не говорила своего привычного: «Фрик». Две недели затишья.

И вроде его это не должно было волновать… Но волновало. И он в который раз поразился, как схожи были его чувства к неизвестной «Странной» и девушке, которая была постоянной клиенткой в кофейне на пути к НЙУ.

Он не мог этого объяснить.

— Придурок, мне позвонил отец, — убитым голосом проговорил Грей, чуть ли не укладываясь на барной стойке, и широко зевнул. — Он сказал, что договорился о встрече. Если ты еще не передумал, то это твой шанс.

Нацу тут же встрепенулся и, не веря, посмотрел на друга.

— Ты не шутишь?

— Нет, болван, конечно, я поднялся ни свет, ни заря, только ради того, чтобы над тобой поржать, — фыркнул парень, прикрыв глаза. — Хватай свою гитару, свою ужасную писанину и вперед и с песней. А я тебя подменю. Собеседование в девять. Как раз успеешь до Бушвика и обратно.

Возбужденный новостью, Нацу быстро стянул с себя фартук и широко улыбнулся.

— Знаешь, если бы ты сегодня не ночевал у Джубии, то мог бы избавить меня от потребности ехать к черту на куличики.

— Скажи спасибо, что я вообще поднялся и приперся сюда. А ведь мог продолжить мирно посапывать еще часок в объятьях…

— Да-да, я понял, — усмехнулся Нацу и в порыве чувств обнял друга. — Спасибо тебе огромное.

Сонный Грей только толкнул парня в плечо.

— Не оплошай, дурень.

Нацу серьезно кивнул, сжав руку в кулак.

— Не оплошаю.

***

Мечта — это полет. Мечта расправляет крылья. Мечта дает силы жить дальше. Без мечты твои крылья парализованы. Без мечты ты никогда не сможешь летать.

***

Нацу был мальчишкой, когда впервые взял в руки гитару. Тогда она казалась ему огромной, чуть-чуть обшарпанной, со следами прожитых лет. Отец Нацу посадил его на колени и, обхватив его тоненькие ручки, положил их поверх шершавого дерева.

Спустя столько лет Нацу до сих пор помнил, что чувствовал тогда. Будто кто-то скинул с его глаз повязку. Все вдруг стало светлее, ярче, теплее… роднее. Мир вокруг зазвучал по-другому! Мягкими переливами, резкими скачками и огромными волнами.

С тех пор прошло достаточно времени. Он обзавелся своей собственной подругой, которая стала, наверное, продолжением тела. И именно с ней он мечтал, покидая родной Техас, покорить мир. Писать музыку, которая изменит судьбы, петь песни, которые у всех будут на устах, дарить людям свет своей музыкой.