Тут можно задать вопрос: почему же именно теперь приходит к людям духовная истина? Почему она не даст людям развиться и созреть?

Это связано с тем, что вряд ли можно представить себе большее различие между двумя сменяющими друг друга эпохами, чем различие между эпохой, в какую живет современное человечество, и той, в какую войдет человечество, когда живущие сейчас люди родятся в своем следующем воплощении. Ведь не от людей зависит то, как формируются определенные духовные способности, это зависит от всего смысла, всего значения и всей сути земного развития. Сейчас люди наиболее далеки от того, чтобы верить в перевоплощение и карму. Не антропософы, конечно, — но ведь антропософов в мире немного, — и не те, кто еще принадлежит к старым религиозным формам, но те, кто сегодня является носителем внешней культурной жизни, — они чаще всего весьма и весьма далеки от того, чтобы верить в карму и реинкарнацию. Как раз этот факт — отсутствие такой веры — примечательным образом связан с тем, чем занимаются и чему обучаются сегодня люди, а занимаются чем-то и обучаются чему-то они лишь постольку, поскольку это имеет значение для интеллектуальных способностей. И вот, эти факты обусловят то, что в следующем воплощении у людей нашего времени станет все наоборот. В следующей инкарнации эти люди нашего времени (независимо от своих стремлений — . духовных или материалистических) будут предрасположены к тому, чтобы ощутить свою предшествующую инкарнацию. Совершенно неважно, чем занимаются люди нашего времени, — благо-даря тому, что они живут теперь, они родятся вновь с большими задатками, с сильным стремлением что-то уз-нать, обладать каким-то знанием о предыдущем воплощении. Мы стоим как раз у рубежа эпох, когда люди переходят от инкарнации, в которой они совершенно ничего не желали знать о перевоплощении и карме, к инкарнации, в которой они будут живейшим образом чувствовать: вся жизнь, какой я сейчас живу, остается подвешенной в воздухе, если я не могу чего-либо узнать о своей предыдущей инкарнации. И те люди, что сейчас больше всего бранят идеи реинкарнации и кармы, будут в новой жизни просто извиваться в муках, не в силах объяснить себе, как жизнь стала именно такой. Люди обращаются сейчас к антропософии не от какой-то ностальгии по прежней инкарнации, но для того, чтобы понять, с чем столкнется все человечество когда-то, когда люди, живущие ныне, вновь будут здесь. Те, что сейчас являются антропософами, разделят с другими стремление вспомнить себя в прошлом, но у них достанет на это разумения, что создаст в их душевной жизни внутреннюю гармонию. Те же, кто сейчас отвергает антропософию, захотят узнать о том, что представляла собой их инкарнация в прошлой жизни, и будут испытывать при этом нечто вроде внутренней муки; но они не поймут ничего из того, что будет их больше всего угнетать и мучить, они будут беспомощны и внутренне дисгармоничны. И в следующем их воплощении им нужно будет сказать: ты только в том случае поймешь, что причиняет тебе страдания, если представишь себе, что ты мог всерьез захотеть так мучиться. Конечно же, никто из людей не захочет таких мучений. Но люди, которые сегодня являются материалистами, начнут в следующем воплощении понимать свое внутреннее раскаяние, свою внутреннюю пустоту и мучения, если последуют требованиям, советам тех, кто сможет тогда это знать и скажет им: представьте себе, что эта жизнь, от которой вы хотели бы избавиться, выбрана вами. Если они станут следовать этому совету, размышлять, каким образом они могли пожелать такой жизни, они скажут себе: вот оно что, я, может быть, жил в таком воплощении, в котором говорил: как, за этой жизнью последует еще какая-то другая жизнь или инкарнация? — да чепуха, абсурд! — как можно в такое верить?! — ведь эта жизнь исполняется в себе самой, она замкнута в самой себе, она не может послать никаких сил в другую, более позднюю! Да, именно из-за того, что тогда я ощущал следующую жизнь ничтожной и бессмысленной, она и стала ничтожной и бессмысленной! Именно эту мысль я привил себе как силу, которая теперь делает мою жизнь столь пустой и убогой!

Это будет верная мысль. Материализм будет проявляться тогда, так сказать, кармически. Следующее воплощение будет полно смыслом у людей, которые обрели убеждение, что их теперешняя жизнь не исполняется только в самой себе, но содержит в себе предпосылки для жизни последующей. И бессмысленной, пустой и безрадостной будет жизнь тех, кто считал реинкарнацию бессмысленной и сделал этим собственную жизнь пустой и ничтожной.

Итак, мы видим, что наши мысли не переходят в следующую жизнь в более интенсивной форме, но выступают в новой жизни в преображенном виде сил. В духовном мире наши мысли в том виде, в каком они являются в нынешней жизни между рождением и смертью, не имеют значения; они приобретают значение лишь в преображенной форме. Если у кого-то есть, к примеру, великая идея, то какой бы великой она ни была, эта идея как идея, как мысль исчезает, как только человек пройдет сквозь врата смерти. Но воодушевление, ощущение и чувствование, обретшие жизнь под влиянием идеи, пройдут сквозь эти врата. Даже и антропософских идей человек не может взять с собою; он берет только то, что пережито в связи с этими идеями, причем вплоть до частностей, а не только общее ощущение. И мы хотим особо подчеркнуть: мысли как таковые имеют настоящее значение лишь для физического плана, если же мы говорим о влиянии мыслей в высших мирах, то нужно одновременно сказать и о преображении мыслей в этих высших мирах. И потому те мысли, которые отрицают перевоплощение, превращаются в новом воплощении во внутреннее ничто, внутреннюю пустоту жизни, а это ничто и эта пустота жизни ощущаются как страдание, как дисгармония. Можно привести сравнение, которое поможет понять, как будут проявляться эти внутренние пустота и небытие. Представьте себе, что вы любите нечто и вам приятно видеть эту вещь, приходя в какое-то место. Например, вы радовались виду цветка, который цвел в определенном месте сада. Если цветок будет срезан чьей-то злодейской рукой, вы почувствуете боль. Когда у вас нет чего-то, что вы любите, когда вы лишены этого, вы ощущаете боль. Такова общая организация человека. Почему человек чувствует боль? Эфирное и астральное тела какого-либо органа помещаются в определенном месте физического тела, и если этот орган порезан, поврежден, то эфирное и астральное тела не могут действовать в нем нормально. Это похоже на то, когда жестокая рука срезает в том месте сада вашу любимую розу. Если орган поврежден, эфирное и астральное тела не находят того, что они ищут, и это воспринимается как телесная боль. Таким образом, те мысли, которые произвел человек и которые продолжают свое действие в будущем, должны в будущем встретиться ему. Но их будет ему недоставать, и он не найдет их, ища в определенном месте, если не перешлет в следующее воплощение никакой веры и никаких сил познания. Тогда эта нехватка чего-то на своем месте будет ощущаться как боль и страдание.

Вот те сведения, которые прояснят нам с определенной стороны кармический ход некоторых реалий жизни. Эти сведения были необходимы, поскольку мы хотим глубже вглядеться в то, каким образом человек может делать еще нечто для познания душевно-духовного ядра собственной сущности.

Те рассуждения, которыми мы занимались здесь в прошлый раз, могут в том виде, какой они имели тогда, быть для кого-то еще в чем-то непонятными, а может быть, и сомнительными. Но мы разберем сегодня подробнее те или иные моменты, так что эти вещи должны будут проясниться.

Что, собственно, мы увидели мысленно на последней встрече ветви? Это было для всей сущности человека чем-то похожим на то, что делает человек, когда находится, к примеру, в такой жизненной ситуации, что ему нужно вспомнить о прежних событиях и прежнем опыте. Воспоминание, память — это переживания человеческой души, которые поначалу известны обычному сознанию лишь как состояния той душевной жизни, что протекает между рождением и смертью, а точнее, как мы уже не раз говорили, в период, который начинается только в последние годы детства и заканчивается со смертью человека. Ибо известно, что в пределах обычного сознания мы можем вспоминать события лишь до определенного момента в нашем детстве, а то, что им предшествовало, узнаем лишь от родителей или старших родных и знакомых. Рассматривая охарактеризованный таким образом период человеческой жизни, мы можем говорить в отношении душевной жизни о воспоминании. Здесь невозможно, конечно, вдаваться в тонкости значений слов "воспоминание" или "память", но это для наших целей и не нужно. Мы должны только ясно представить себе, что к тому, что обозначается этими словами, относится именно вспоминание ранее пережитых нами событий и ранее приобретенного нами опыта. То, о чем мы говорили в прошлый раз, было в определенной степени чем-то подобным такому сосредоточенному вспоминанию. Однако это не есть просто нечто сходное с той памятью, которая имеет место в нашей обычной жизни, но некая высшая, расширенная память, которая выводит нас за пределы этого воплощения, сообщает уверенность в том, что до нынешней земной жизни мы прожили другие земные жизни. И, как мы уже упоминали в прошлый раз, этот высший процесс должен быть сходен с воспоминанием о чем-то пережитом в обычной жизни. Если мы представим себе человека, которому нужно нечто, чему он научился в прежние времена своей теперешней жизни и который настраивает свою душу на извлечение из ее глубин того, что он тогда учил, дабы рассмотреть это своим нынешним взглядом, — если мы живо представим себе этот процесс воспоминания, то увидим совершение действия, относящегося к нашей обычной памяти. То, о чем говорилось в прошлый раз, есть действие, отправление души. Но эти душевные отправления должны бы были вести к тому, чтобы внутри нас в отношении прежних земных жизней возникало нечто похожее на то, что возникает относительно этой земной жизни, когда мы чувствуем, как в памяти всплывает что-то уже пережитое нами. Поэтому нельзя рассматривать то, о чем мы говорили в прошлый раз, как исследование, вполне способное провести нас в прежние земные жизни, или же как нечто такое, что может сразу вызывать правильное представление о том, какими мы были в предыдущих жизнях. Это только вспомогательное средство, как и вспоминание есть вспомогательное средство для того, чтобы извлечь нечто канувшее в глубины душевной жизни. Теперь кратко подытожим, что мы выяснили от-носительно такого вспоминания о прежних земных жизнях. Лучше всего сделать это следующим образом.

В процессе самопознания мы видим в нашей жизни какие-то события, которые затронули нас, и мы понимаем причину этого. Если с нами случается какое-то неприятное происшествие и мы не совсем понимаем, как это могло случиться, но говорим себе: ты все-таки довольно легкомысленный человек, поэтому нечего удивляться, что с тобой так вышло, — тут, по крайней мере, есть намек на понимание того, что случилось. Но бывает множество других событий, входящих в нашу жизнь, относительно которых мы совершенно не можем представить себе, как они могут быть связаны с нашими душевными силами и способностями. О таких событиях мы в нашей повседневной жизни говорим как о случайностях. Мы говорим о случайностях, когда не понимаем, как удары судьбы и то, что их наносит, связано с нашим внутренним душевным настроем или чем-то еще. Мы обратили внимание также на такие душевные переживания, когда люди каким-то образом вырывают себя при помощи того, что называется нашим обычным "я", из некоего жизненного положения, в котором они оказались. Был приведен пример, когда родители или близкие определяют для человека его профессию и жизненное положение, а он чувствует, что всеми силами хочет избавиться от этого и стать кем-то другим. Обращая взгляд на это из более поздней жизни, мы говорим себе: мы были поставлены в такое жизненное положение, но вырвались из него силою нашего волевого импульса, силою симпатии и антипатии. То есть говорилось о том, что можно, так сказать, повернуть ситуацию, в которой мы оказались против своей воли.

Речь не о том, что при таком воспоминании о прошлом мы должны обращать внимание на все; нужно обращать внимание только на то, что действительно серьезно затронуло нас в жизни. Если, например, кто-то просто не чувствовал в себе призвания или не имел повода стать моряком, то, конечно, такой волевой импульс совершенно неважен для тех рассуждений, которыми мы занимались в прошлый раз. Речь только о тех случаях, когда мы действительно вызвали некий поворот своей судьбы, о таких жизненных положениях, когда мы словно изменили направление своей жизни. И не нужно понимать это так, что в результате этого вспоминания о пережитом, которое совершается по описанным принципам, должны наступить покаяние и возврат: то есть что мы, вспомнив в более поздний период жизни о таких вещах и осознав, что мы совершили такой поворот, должны покаяться, вернуться назад и поставить себя снова в то положение, в которое были поставлены тогда и в котором не пожелали остаться. Речь идет не о практических выводах, а о самом вспоминании таких поворотов в своей жизни. Дело в том, чтобы в отношении того, о чем мы говорим: это произошло с нами случайно — и: мы были поставлены в такое положение, но вырвались из него, — чтобы по отношению к этому вызвать следующее внутреннее переживание. Мы скажем себе: я представляю, что то, чего я тогда не хотел и из чего я тогда вырвался, было чем-то таким, во что я поставил себя сам при помощи сильнейшего волевого импульса. То есть то, что было человеку антипатично — а он потому и вырывался, что оно было антипатично, — нужно мысленно представить себе, говоря так: я попробую отдаться представлению, что всеми силами я желал этого, и представлю перед душой образ человека, желавшего этого всеми силами. О том же, что мы считали случайностями, попробуем сказать себе, что мы сами были причиной этого. Предположим, мы вспомнили, что в том или ином месте нам на плечо упал камень и причинил довольно сильную боль. Мы должны представить себе, что сами забрались на крышу, выломали из стены камень, так что он мог в следующую минуту упасть вниз, а потом быстро сбежали обратно, чтобы камень упал на нас. Тут неважно, что это странные представления, важно то, чего мы хотим этим добиться.

Теперь перенесем себя в душу человека, образ которого мы сконструировали так, будто он хотел всего того, что с нами произошло "случайно", и желал всего, из чего мы вырывались. Но если проделать такое упражнение два, три, четыре раза, в душе ничего не произойдет; однако произойдет очень многое, если стараться найти как можно больше подобных событий своей жизни, а найдя их, делать это упражнение. Если повторять его снова и снова и представлять себе все по-настоящему живо, если имагинативно воображать себе того человека, который хотел всего того, чего мы не хотели, тогда можно узнать, что вызванный мысленно человеческий образ уже не отпускает нас, что он производит на нас такое странное впечатление, будто он действительно есть нечто связанное с нами. Когда умение проводить это самоиспытание будет отточено, мы вскоре станем находить сходство между таким настроем и таким пост-роенным образом, с одной стороны, и вызванным из памяти представлением, в котором чувствуется, что оно является как воспоминание-представление. Разница только в том, что при обычном процессе воспоминания, когда из души вызывается такое представление, мы имеем дело преимущественно с представлениями, а то, что оживает в душе, когда мы проделываем вышеописанные упражнения, есть нечто подобное чувству, нечто, скорее связанное с нашими душевными настроениями, нежели с нашими представлениями. Мы чувствуем себя в каком-то удивительном положении относительно нарисованной нами картины. Причем не столько сама картина, сколько ощущения, которые мы испытываем, производят впечатление, подобное воспоминаниям-представлениям. И если постоянно повторять и повторять это упражнение, то эмпирическим путем, словно по своей внутренней очевидности, обретается, скажем, знание того, что построенный образ становится чем-то определенным, как воспоминание-представление может становиться все яснее и яснее, в то время как раньше, при произвольном вспоминании, он еще еле показывался из глубин души и был темен. То есть важно не то, что человек себе представляет; важно, чтобы представляемое видоизменялось, становилось чем-то иным. Подобный процесс происходит, когда кто-то хочет припомнить чье-то имя, он думает, думает, потом нечто отзывается в его памяти, и он говорит: "Нус… баумер", но тут же чувствует, что это не то, а потом, по каким-то недоступным самому человеку причинам, возникает нужное имя, например "Нусдёрфер". И как здесь взаимосоздаются имена "Нусбаумер" и "Нусдёрфер", так же постепенно исправляется и образ; он изменяется, и при этом человек чувствует: ты снискал нечто такое, что живет в тебе, и по тому, как оно в тебе живет и как соотносится с остальной твоей душевной жизнью, оно ясно показывает тебе — в подобной форме такие вещи не могли быть в тебе в этом воплощении! И тогда приходит большая внутренняя ясность, что это нечто, живущее в нас, принадлежит прошлому. Нам нужно теперь только понять, что тут мы имеем дело с видом памяти, который может быть развит в человеческой душе. Этой памяти нужно дать другое имя, чтобы отличать ее от обыкновенной памяти. Обыкновенную память можно было бы назвать "воспоминанием-представлением", а ту, о которой идет речь сейчас, следовало бы назвать некоторым родом "воспоминания-чувства", "воспоминания-ощущения". Что это некоторым образом оправдано, покажут вам следующие соображения.

Подумайте: наши обыкновенные воспоминания, наша обыкновенная память в самом деле создают некие воспоминания-представления. Сообразите, как возникает в вашей памяти какое-нибудь особенно неприятное событие, совершенно сразившее вас лет двадцать тому назад. Возможно, это событие представляется вам образно и во всех подробностях, но той боли, которую испытали в то время, вы не чувствуете в своих воспоминаниях так, как чувствовали тогда. Эта боль в представлении, всплывшем в памяти, каким-то образом стерлась. Разумеется, тут могут быть разные степени, и может статься, что нечто поразило человека настолько, что он, вспоминая о пережитом, опять и опять испытывает новую, сильную боль. Но общее положение, высказанное сейчас, все же остается в силе, и мы можем заключить из этого, что наши воспоминания о нынешнем воплощении суть вспоминание представлений, в то время как пережитые чувства и даже волевые импульсы возникают в душе, не имея той же интенсивности; во всяком случае, они несравнимы с первоначальными. Вообразите только какой-либо характерный пример, и вы увидите, сколь велико различие между всплывающим в памяти представлением и тем, что в обычной жизни в нынешнем воплощении остается от испытанных чувств и волевых импульсов. Представьте себе, скажем, человека, пишущего мемуары. Возьмем Бисмарка, который дошел в своих мемуарах до того момента, когда он готовился к немецко-австрийской войне 1866 года, и представьте, что должно было происходить в душе Бисмарка в тот невероятно критический момент, когда он управлял событиями вопреки целому миру предрассудков и целому миру волевых импульсов. И вот вы уже не можете представить себе, как все это жило в душе Бисмарка, но видите, что все, что он тогда пережил непосредственно под впечатлением происходившего, погрузилось в глубины его души. Вы видите, насколько поблекли чувства и волевые импульсы, когда Бисмарк писал мемуары, по сравнению с тем временем, когда он вершил эти дела. Любому должно стать ясно, каково различие между аспектом представлений и тем, что принадлежит области чувств и волевых импульсов.