– Так, значит, вы считаете, что в моей гипотезе что-то есть?

– Очень возможно. Матери нелегко признаться в том, что кто-то из детей планирует ее убить, особенно незнакомцу. Чтобы не смотреть ужасной правде в лицо, она может попытаться решить вопрос иначе. Кроме того, она может и сомневаться; у нее попросту не будет доказательств. А вы заметили у кого-нибудь интересную реакцию, когда она огласила условия нового завещания?

– Все были ошарашены, не так ли? Поднялся такой шум, и я сомневаюсь, что им все и кончится.

– Ну, не все были так уж ошарашены.

– Вы про Гарри Плейфорда? Верно. Его не тронули ни возмущение жены, ни ее жестокие слова о его покойном брате, Николасе, ни поспешный уход огорченной матери. По-моему, Гарри Плейфорд настолько лишен эмоций, что не взволнуется, окажись он хоть в эпицентре землетрясения. Он не только нечувствителен, но и глуп. В смысле… ой, как это грубо прозвучало, я совсем не то хотел сказать!

– Я согласен с вами, mon ami. Реакцию Гарри Плейфорда в расчет пока можно не принимать, так как это, судя по всему, его обычная манера. Думаю, он привык во всем полагаться на жену – ее эмоций с лихвой хватает на них обоих, и она этого не скрывает.

– Да уж, ее беспокойства хватит и на дюжину таких, как они, – подтвердил я. – Так вот, насчет интересной реакции – вы не обратили внимания на Майкла Гатеркола? Мне показалось, что он прямо борется с собой, стараясь подавить то ли ярость, то ли горе, которые так и просились наружу. Признаюсь, был момент, когда я думал, что они возьмут над ним верх, и мы узнаем, что его так мучит.

– Как вы выразительно описываете, – сказал Пуаро. – Однако мистер Гатеркол вряд ли мог взволноваться из-за завещания. Ведь он сам его составил еще до того, как все сели за стол, и был совершенно спокоен. Так что же повлияло на его настроение?

– Вот и я над этим голову ломаю, – сказал я. – Что такого неожиданного могло случиться? Может быть, его поразила реакция Скотчера: тот ведь, кажется, совсем не обрадовался новости, помните?

– Нет, и это вполне понятно. Он ведь на пороге смерти. Что ему дает это новое завещание? Ничего. Денег он все равно не увидит, зато получит гору неприятностей – на него будут обижаться Дорро, Клаудия… вот поэтому-то я и удивляюсь.

– Чему вы удивляетесь?

– Намерениям леди Плейфорд – быть может, она хотела не столько облагодетельствовать Скотчера, сколько досадить ему? Заставить его страдать, мучиться… В конце концов, именно такую его реакцию мы и наблюдали, а леди Плейфорд производит впечатление женщины, которая знает, чего хочет, и всегда добивается своего.

– А что, если она и Джозеф Скотчер вместе состряпали какой-нибудь заговор? – сказал я.

– Почему вы так думаете? – переспросил Пуаро.

Мы уже достигли противоположного края лужайки, той точки, откуда открывался самый лучший вид на Лиллиоук. Устроители сада явно рассчитывали, что гуляющие будут останавливаться здесь и любоваться домом.

– Ну, не знаю. Может быть, потому, что они очень похоже себя ведут. Леди Плейфорд оставляет все умирающему, у которого просто нет времени насладиться эффектом ее благодеяния. Джозеф Скотчер тут же предлагает руку и сердце девушке, которая, если ответит согласием, сразу после алтаря окажется у смертного одра своего супруга, а потом останется вдовой. И в том, и в другом случае кажущееся исполнение мечты на поверку подменяется грубой и жестокой реальностью.

– Интересное наблюдение, – заметил Пуаро, продолжая идти вперед. – И все же мне понятно нетерпеливое желание сочетаться узами брака с тем, кого любишь, когда чувствуешь, что жизнь угасает. Это символический союз, и в нем есть нечто утешительное.

– А что, если сиделка Софи ничем не отличается от прочих? – сказал я.

– Пока я размышляю о красивых романтических жестах, ваши мысли заняты вещами более практическими, n’est-ce pas [10] ?

– Но разве такое не приходило вам в голову? Если они поженятся и леди Плейфорд все же умрет раньше него, то кому достанется все состояние? Софи, жене Скотчера.

– Кэтчпул, что это за шум?

Мы замерли. Звук, казалось, шел из-за кустов справа: там явно плакал человек, а несколько секунд спустя всхлипы сменились прерывистым шепотом.

– Что это такое? – спросил я у Пуаро.

– Кто-то шепчет. Говорите тише, иначе нас услышат или уже услышали.

Не успел он это сказать, как я сразу понял: звук, привлекший мое внимание, есть не что иное, как шепот напуганного человека, который тихо, но настойчиво сообщает кому-то что-то важное.

– Похоже, их там двое, – прошептал я. – Поищем?

– В этом саду? – возмутился Пуаро. – Здесь проще найти определенный лист, – скажем, тот, на который упал ваш взгляд сразу по приезде, – чем человека.

– Ну, люди все же не листья, их искать проще, – сказал я.

– Вовсе нет – ведь мы с вами не знаем планировки этого сада, а они, скорее всего, знают… Нет, лучше вернемся в дом. Там нас ждет работа. Пора приступать к делу. К тому же, вернувшись, мы сразу увидим, кто в доме, а кого нет. Это проще, чем искать иголку в стоге сена.