«Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов» — прочли они заголовок.

Далее шло о том, что всякие важные звания, чины и титулы отныне и навсегда отменяются. Не будет больше ни дворян, ни купцов, ни тайных советников, ни статских, ни князей, ни графов. «Устанавливается одно, общее для всего населения России название — Гражданин Российской республики», — сообщалось в декрете.

Внизу была подпись:

Председатель Совета Народных Комиссаров

Вл. Ульянов (Ленин).

— Так что, выходит, оба вы правы, — заявил парень. — И ты гражданин Российской республики, — показал он на Данилку, — и ты, — показал на Кирюху, — и я — все теперь граждане Российской республики. Для всех простых людей Владимир Ильич Ленин написал этот декрет.

Поначалу, конечно, Данилке было обидно, что декрет написан для всех, а не только для него одного. Однако вскоре он понял, что так даже лучше. Получается, что Владимир Ульянов-Ленин никого не забыл: ни Данилкиного отца, ни Данилкину мать, ни дружков его, ни приятелей — всех вспомнил.

Зато что касается графини Щербацкой, князя Пирогова-Пищаева, тайного советника Горохова и статского советника Ардатова, то, видимо, ленинский декрет им не понравился. Сбежали они за границу. Ну и хорошо. Ну и скатертью дорога. Поселились в высоком доме на Литейном новые люди, такие же простые, как Данилкины мать и отец, — рабочие люди. Они стали не только гражданами, но и хозяевами всей страны.

Жили-были Шкурин и Хапурин. У каждого по заводу. У Шкурина — гвоздильный. У Хапурина — мыловаренный.

Друзьями они считались, приятелями. Оба богатые. Оба жадные. Оба на чужое добро завидущие.

Вот и казалось все время Шкурину, что доход у Хапурина с мыла куда больше, чем у него, Шкурина, с гвоздей. А Хапурину наоборот.

— Эх, кабы мне да шкуринские гвозди, — вздыхал Хапурин.

— Эх, если бы мне да хапуринское мыло, — мечтал Шкурин.

Встретятся они, заведут разговор.

— К тебе, Сил Силыч, — произнес Шкурин, — денежки с мыла золотым дождем сыплются.

— Не говори, не говори, — ответит Хапурин. — Это у тебя, Тит Титыч, от гвоздей мошна раздувается.

Разъедает их зависть друг к другу — хоть бери и меняйся заводами. Начнут они говорить про обмен. На словах — да, на деле — пугаются.

А вдруг прогадаешь.

Пока они думали и решали, наступил 1917 год. Стали земля, фабрики и заводы переходить в руки трудового народа.

Забегали Шкурин и Хапурин.

— Ох, ох!

— Ах, ах!

Чувствуют, что скоро очередь и до них дойдет. Только вот не знают, какой завод будут раньше национализировать. Хапурину кажется, что его — мыловаренный. Шкурину, что его — гвоздильный.

Сидят они, мучаются, гадают. И снова мысль об обмене приходит в голову и одному и другому. И снова боязно, страшно.

— Ой, обманет, обманет меня Хапурин!

— Перехитрит, разорит меня Шкурин!

Прошло какое-то время, и вот приносят Шкурину пакет из губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. Распечатал Шкурин пакет, вынул бумагу — в глазах потемнело. Так и есть: черным по белому значится — национализировать гвоздильный завод.

— Матушка, царица небесная, пресвятая богородица! — взмолился Шкурин. — За что? За какие грехи?! За что же меня? Почему не Хапурина?!

Бьет он перед образами земные поклоны, а сам думает: «А что, если немедля бежать к Хапурину и, пока тот ничего не знает, уговорить на обмен».

Однако и Хапурин в этот день получил точь-в-точь такую бумагу. И он стал отбивать земные поклоны царице небесной. Отбивает, а сам думает: «А что, если скорее к Шкурину…» Прекратили они земные поклоны, помчались друг к другу. Повстречались на полпути. Второпях чуть не сбили один другого. Остановились, тяжело дышат.

— А я к тебе, милейший Сил Силыч, — наконец произнес Шкурин.

— А я к тебе, дорогой Тит Титыч, — проговорил Хапурин.

— Давай меняться заводами.

— Давай.

Поменялись они заводами. Довольны друзья-приятели. «Здорово я его, — рассуждает Шкурин. — Хе-хе».

«Хе-хе, — посмеивается Хапурин. — Попался, голубчик». Идут они важно по городу. Задрали вверх свои головы. Вошли в заводские конторы. А там уже новый, законный хозяин — рабочий класс.

— Привет вам, Шкурин! Привет вам, Хапурин! Приехали— слазьте. Кончилась ваша власть!