– То есть вы наконец готовы рассказать нам, что эта картинка значит? – спросил епископ.

– О да. Не знаю, заметили ли вы на книжных полках несколько книг, посвященных…

С улицы донесся гомон и топот. Морли и епископ, стоявшие у окон, выглянули наружу.

– Там целая процессия, – заметил Стэндиш. – Мой отец, инспектор Мерч, моя сестра, доктор Фордайс и два констебля. Я…

Полковник, похоже, не мог сдерживаться. Тишину рощи нарушил его звучный голос, доносящийся снизу:

– Эй! Спускайтесь! Все кончилось! Все кончилось!

Епископ попытался посмотреть сквозь решетку. Поколебавшись, он ответил:

– Прошу вас, Стэндиш, воздержитесь от крика. Что кончилось?

– Мы взяли его, понимаете? Мерч его взял! Теперь мы его разговорим.

– Кого взял?

– Луи чертова Спинелли! Он в деревне, Мерч поместил его под арест.

– Оп-па… – выдохнул Хью Донован и обернулся к доктору Феллу.

В этот момент хронисту приключений доктора Фелла следует, строго говоря, извиниться за то, что он вынужден прервать повествование и представить читателю очаровательную маленькую жеманницу Патрицию Стэндиш. Как неоднократно убеждал автора сей хроники Хью Донован, жеманница – это отличное словечко для ее описания, таинственный термин, чей смысл станет ясен позже. И более чем по одной причине он рифмуется со словом «избранница».

Извиниться следует потому, что все авторитетные эксперты сходятся в одном: прерывать повествование, чтобы ввести в него героиню (вне зависимости от того, правдива история или нет), – дурной тон. Очень дурной. Как говорит Генри Морган, представьте себе, что вы в самом начале книги рассказываете о героине, мол, эта сероглазая красавица столь же бесстрашна, как Грейс Дарлинг [9] , любит совать свой нос в чужие дела, постоянно влипает в какие-то неприятности и владеет пистолетом не хуже иного сыщика. Ну, вы понимаете, о чем я. И до конца повествования эта особа пытается понять, является ли ее интерес к герою чем-то большим, чем мимолетное увлечение.

Но в оправдание следует заметить, что, во-первых, это правдивая история, а во-вторых – слава богу! – Патриция Стэндиш не обладала ни одним из вышеперечисленных качеств. Она не была хладнокровной или решительной. Она не могла бы выступать напарником детектива с пистолетом наголо, не смогла бы остановить злодея, подставив ему подножку. Напротив, она считала, что такие поступки надлежит совершать специально обученным людям. Ее же роль сводилась к тому, чтобы в нужный момент улыбнуться, будто говоря: «Ай да мужчина!» – и вы выпячивали грудь от гордости, чувствовали, что росту в вас прибавилось на пару футов, и восклицали: «Ха, ха!» И конечно, не в ее правилах было сбивать героя с толку до самого конца повествования. Она сразу упала в объятия Хью Донована – и осталась с ним до самого конца, впрочем, не без удовольствия.

И в тот миг, когда Хью увидел Патрицию впервые, он, пусть и смутно, но почувствовал, что именно так все и будет.

Патриция шла по кирпичной дорожке, за ее спиной темнели деревья, обагренные предзакатным солнцем. И девушка шла не одна – ее сопровождала небольшая процессия. Патриция Стэндиш держала под руку полковника, который что-то втолковывал в этот момент крупному мужчине в форме. За ними следовали два полицейских констебля и меланхоличный доктор, который, похоже, был погружен в мысли об упущенной возможности насладиться чашкой чаю.

На этом фоне она явно выделялась.

Она была блондинкой, не пухленькой, но и не худощавой. И у нее была потрясающая фигура, словно природа постаралась на славу, придавая ее роскошному телу радующие взор изгибы, подчеркнутые ее нарядом. Она казалась и нерешительной, и отважной одновременно, ее бронзово-золотистая кожа будто лучилась, загорелая, ровная, как на картинке. Темно-карие глаза готовы были одарить вас восторженным взглядом: «Ах, какой мужчина!», брови были чуть вздернуты, что придавало ее личику выражение приятного удивления. Розовые пухлые губки всегда готовы были растянуться в улыбке.

И вот Хью Донован увидел, как она идет по дорожке, одетая в тенниску без рукавов, а за спиной девушки темнеют силуэты деревьев. Вместе с епископом, Морли и доктором Феллом он спустился вниз на крыльцо домика для гостей. Патриция стояла там во всей красе, опасливо вытягивая шею, чтобы взглянуть на балконную дверь, пока полковник разговаривал с инспектором Мерчем. Затем она посмотрела на крыльцо. И на Донована.

Юноша почувствовал себя так, будто поднимался по лестнице в темноте, поднял ногу и не обнаружил ступеньки. А за этим последовал эмоциональный всплеск, оглушительный «бум!» – как если бы он вскинул к плечу винтовку, выстрелил и сразу же попал в самый громкий колокол. Бум! Донована бросило в жар и холод одновременно, и на ум ему пришли все прочие аналогичные метафоры для подобных ситуаций.

В тот же момент он все понял.

Более того, он понял, что она тоже все поняла. Бывает, что девушки вызывают подобные чувства, и тогда говорят, мол, «точно искра между нами проскочила» или что-то вроде этого, а человек, который утверждает, что это невозможно, – дурак, который вообще не заслуживает, чтобы в его сторону кто-нибудь пускал искры. Хью Донован понял, что она поняла, еще и потому, что их взгляды не встретились. Они будто бы едва соприкоснулись и тут же разбежались в стороны. Они с Патрицией Стэндиш упорно притворялись, что не замечают друг друга, – и после того, как их надлежащим образом друг другу представят, будут изображать нарочитое равнодушие. Все это, очевидно, было добрым предзнаменованием. Патриция внимательно изучала каменного павлина на крыше дома для гостей, непринужденно подняв голову.