Было светло, но роллеты оставались опущенными, сквозь них пробивался свет прожекторов со стройки напротив. Пол на кухне покрывала засохшая красно-бурая кровь. Место было широко огорожено, и все же на нем виднелось множество следов и отпечатков обуви. Лишь светлое пятно и кое-какая разметка говорили о том, что здесь недавно кто-то лежал. Элли уже наловчилась не обращать внимания на приступы паники, то и дело охватывавшие ее, но все внутри кричало о том, что ей нужно бежать. Лишь от одного эффекта Элли никак не могла избавиться: она все видела словно издалека, но с этим можно было работать. Ведь орудие убийства пока что не нашли. Криминалисты упаковали в пакеты все ножи из квартиры, но ни один не подошел.

Элли взглянула на Хранителя Молчания. Он стоял на кухне, скрестив руки на груди, и осматривал место преступления или, по крайней мере, делал вид. У него было обычное имя – Ганс-Дитер Штаудингер. Но привычными мерками этого человека измерить было невозможно. Элли до сих пор не знала, был он гением или просто лентяем.

– ХМ, тебе в этой квартире что-нибудь бросается в глаза? – спросила она.

Он поднял брови и взглянул на пятно.

– Конечно бросается. Кровь.

– А кроме лужи крови? Что-нибудь замечаешь?

Хранитель Молчания пожал плечами:

– Пф-ф-ф.

– Точно. Пф-ф-ф. Глазу не за что зацепиться. Все выглядит так, словно здесь никто и не жил никогда.

Элли припомнила свою комнату в общежитии: фотографии в рамках, коллекция деревянных статуэток животных, с которой она не могла расстаться, железная маркерная доска, на которой висели концертные билеты и неиспользованные планы диет, засохшая свинка из марципана, кучи выглаженного белья и стопки непрочитанных книг… Здесь же ничего подобного не было.

– Где же она хранит все свои вещи? То есть хранила, – поправила себя Элли.

Кухня сияла чистотой: никаких баночек с приправами, никаких перечниц, не говоря уже о грязной посуде. Итальянская кофе-машина для эспрессо напрасно подмигивала зеленым глазом в ожидании, что ею воспользуется хозяйка. Лишь бокал для красного вина и газета лежали на стойке, как немой укор. Убитая оставила после себя беспорядок вопреки своим привычкам. А если помыть бокал и выбросить старую газету, то этим можно избавить ее призрак от мучений?

Хорошо, что привидений не существует.

– Это не квартира, а какой-то мебельный салон.

Элли встала и зашуршала целлофановыми бахилами по кухне-студии. На настенной полке стояли три подсвечника кремового цвета, идеально сочетавшегося с тоном кухонной мебели, а в них – целехонькие свечи. На стене висела единственная картина. Вся комната – словно декорация к фильму. Диван из кремовой кожи выглядел девственным. Не было и телевизора. В большинстве квартир жильцы оставляют после себя следы. А здесь – ничего. Кроме лужи крови.

– Ты, наверное, не хочешь со мной разговаривать, Роза Беннингхофф, – произнесла Элли. – Ты всегда желала создать хорошее впечатление, главное – аккуратная прическа и словно приклеенная улыбка. Но ты впустила своего убийцу. Было в твоей жизни то, что ты не могла контролировать. И именно это мы и хотим найти. Извини, сестричка.

Никакого ответа. Ни дуновения, локоны Элли не шевельнулись. И в голову не пришла внезапно какая-нибудь идея. Призрак убитой женщины оказался таким же молчаливым, как письменный стол из тикового дерева у стены. На столешнице не было ничего, кроме монитора, – кто бы сомневался. Элли прочла в какой-то книжке, что люди делятся на тех, кто заваливает свой стол предметами, и тех, которые держат его пустым. Вехтер, например, относился к первому типу. Элли когда-то дала ему почитать книгу и не получила обратно, потому что он не смог ее отыскать на своей свалке.

Она осторожно выдвинула ящик стола. Здесь в полном порядке лежали карандаши и прочие канцелярские принадлежности, во втором ящике – бумага. Содержимое третьего ящика заставило Элли усмехнуться. Она подняла один из шоколадных трюфелей, выкатившихся наружу.

– Что у тебя тут, Роза Беннингхофф? – произнесла Элли, повертев в пальцах, затянутых в перчатки, шарик в золотистой фольге. – Все-таки у тебя была одна слабость, которой ты не могла противостоять.

Элли открыла ящик шире и хотела вынуть его из направляющих, но деревяшки за что-то зацепились и застряли. Все же вытащив ящик почти целиком, Элли просунула руку в щель, пытаясь понять, за что он зацепился, – может быть, там засел карандаш или блок стикеров. Пальцы нащупали кусочек картона, и она извлекла его наружу. Фотография. Фотография на паспорт, черно-белая, на ней – мужчина. Немного угловатое лицо, словно выпавшее из времени. На оборотной стороне снимка значилось: «О. Паульссен». Буквы, выведенные карандашом, выцвели и поблекли. Никакой даты.

– Взгляни-ка, ХМ, это интересно.

Хранитель Молчания посмотрел ей через плечо и фыркнул сквозь зубы. Элли сунула фото в пакетик для улик.

– Единственная личная вещь во всей квартире.

Ее взгляд упал на картину на стене. Оригинал, нарисован красками. Элли встала напротив и склонила голову набок. Не могло оказаться совпадением то, что в этой бежевой мещанской берлоге висела настоящая картина – роза, нарисованная чувственными мазками на белом фоне. Картина совершенно не подходила к интерьеру.