— Благодарю за совет, маэстро. Приму все меры, чтобы сберечь свою музыку.

В сейфе адвоката я оставила копию альбома «Dixi de Visu», а в тщательно составленном завещании оговорила, что подлинник является собственностью господина Артемьева, как и моя часть усадьбы Вальдбрунн, унаследованная от Клавдии Штоффен. Денежные счета я завещала Алану Герту «в фонд творческих исканий».

…Ал поймал меня по телефону, как только я переступила порог своего дома после визита в Москву.

— Что это значит? Мне уже известно, что ты была в России. Твой русский «кузен» — действительно так серьезен? Или это очередная дурь, Дикси?

— Меньше всего мне хотелось причинять тебе боль.

— Да, подходящий момент для скандала. Кажется, съемки пока откладываются. Мой продюсер слинял. Я тоже не на взлете. Займусь чем-нибудь другим. Скис, словно выжатый лимон. Объект для насмешек и сострадания. Удар ниже пояса, Дикси.

— Умоляю, прости меня когда-нибудь, когда сможешь. Наверно, это та самая «мозговая любовь», похожая на чуму. Я просто больна, Ал.

— Детка, не натвори глупостей. Если твой чумной принц окажется дерьмом — а я это точно предвижу, возвращайся. — Он попробовал иронично рассмеяться. — Мы будем разводить детей и печатать автомобильные покрышки на моем заводике.

— Нет, милый. Я выхожу замуж за кузена. А деньги у тебя обязательно появятся, как и творческий голод. Хорошего тебе аппетита, Ал.

…В завещании я так и указала — «Алану Герту на обеспечение творческих поисков в области киноискусства».

Мне пришлось поломать голову над тем, кому же оставить свою парижскую квартиру. Вот, что значит, — не иметь наследников: приходится думать о благотворительности, воображая неожиданную радость осчастливленного лица и его горячие благодарные слезы. Таковым лицом легче всего представал в моем воображении Чак — уж он-то не даст соскучиться этим апартаментам, и особенно, голубой спальне. В конце концов, я сильно провинилась перед ним, а требование (высказанное в посмертном письме) — принимать на моей кровати лишь дам с голубыми глазами, не будет уж слишком обременительным. Не стану же я, в самом деле, рассчитывать, что Чакки посвятит свою интимную жизнь «мемориальным свиданиям», воображая при каждом новом сражении, что имеет дело со мной.

А Лола получит картины деда. Только вряд ли это сможет порадовать старушку или облегчит ее горе. Она и впрямь любит меня. По крайней мере, у женщины, преданной дому Алленов, не будет нищенской старости.

Осуществляя задуманное, я все больше увлекалась, незаметно скатываясь от трагедии к фарсу. Смешно, в самом деле, собственными руками готовить себе смертное ложе — слишком красиво и попахивает бутафорией.

И все же я нашла в себе силы навести последний порядок в доме, выкинув в контейнер для помощи бесконечным беженцам кучу личных вещей — белья, платьев, парфюмерии. Сколько же лишнего барахла разводится вокруг нас этом мире!.. Странно, но я проделываю эту операцию уже второй раз. Правда, дары нищим от хозяйки поместья намного щедрее и за квартиру, которую вскоре опечатает в компании любопытных понятых полицейский инспектор, мне не стыдно — печальный покой, чистота и письмо со шкатулочкой для Руты Валдис: хорошенькие вещицы, которые она так любила: бирюза, резные тибетские деревяшки, флорентийские кораллы и даже памятная клешня краба на замусоленном ремешке.

Перед тем, как закрыть за собой дверь, в плаще и с дорожной сумкой на плече, я вернулась к молчаливому телефону. Код Москвы и номер Артемьева набрался сам собой, но трубку никто не взял. Никто не ринулся на частые, призывные гудки, захлебывающиеся, как мольба о помощи… В Москве три часа дня, значит, все разошлись по своим делам. Я представила стоящий в коридоре на полке старомодный зеленый аппарат, старательно призывающий отсутствующих хозяев.

И еще один завершающий штрих — код Рима, вялый голос Сола, тут же снявшего трубку:

— Спасибо, что не забываешь. Слышал, скоро свадьба? Мои поздравления. Алан — стоящий парень.

— Как твоя поясница, Сол?

— Хандрю, валяюсь. Каждый день принимаю толщенную сестру милосердия, сажающую пчел на мою задницу.

— Надеюсь, ты фиксируешь процесс излечения на кинопленку?

— Увы. О работе забыл. Даже свадьбу твою не удастся снять. Веселись, крошка, под другими объективами… Кода намечено торжество?

— Я тебе сообщу. Выздоравливай, старикан. Через две недели мое сотрудничество с фирмой заканчивается, жаль. Так хотелось получить семейную хронику, снятую профессионалом.

С легкой печалью я опустила трубку — жуткая «фирма», совсем недавно приводившая меня в брезгливый ужас, отправилась на свалку вместе с ненужным тряпичным хламом.

Сол прозевал мою встречу с Майклом в замке, не ведал о визите в Москву, и не мог знать, что слышал мой голос в последний раз… Интересно, расскажи я о запланированном «полете», — покинул бы обессиленный Соломон свою кровать, чтобы лично запечатлеть дорогостоящий трюк? Или прислал бы коллег? Неплохо, если бы под Башней дежурила целая съемочная бригада: «коронная роль Дикси Девизо». Значит все таки «роль» — демонстрация, тщательно спланированная акция. Месть или последнее сопротивление униженной души, не смирившейся с непонятостью.

…Прощай, лживый, нелепый Микки, прощай, «мадемуазель Д. Д.», не успевшая стать разумной и сильной, гуд бай, симпатяга Ал, славный Чакки и старина Сол, которому я завещаю тетрадку с крокусами. Что бы ни случилось со мной в раю или аду, моя рука не коснется этих страниц… Откровений и ошибок больше не будет. А будет — где-то, когда-то, обязательно будет вот что:

На серебристой от лунного света Башне зазвучит одинокая струна — медленно, призывно, настойчиво. Скрипка Майкла лишь нащупает эту мелодию, всеми узнанную, любимую и всех соединяющую. Звуки окрепнут, их подхватит незримый оркестр, вспыхнут, ослепляя ночь, софиты. И тогда из темноты в блеск, в праздник, в радость воспоминания и всепрощения выйдут все, кто сыграл свою роль в нашем «фильме»: Эрик и Ларри, Рудольф и Клавдия, Скофилд и Сесиль… Все-все: маленькие и большие, плохие и хорошие. Мы возьмемся за руки и закружим, смеясь сквозь счастливые слезы… Ведь ничего другого не может быть. И никто уже не сомневается, что именно этот финал завещал нам всем Федерико Феллини. Великий Мастер в своем бессмертном Пророчестве, которое, чтобы не вспугнуть воинственной красотой застенчиво-робкую истину, назвал совсем просто: «8 и 1/2».