Город, в сущности, это узел дорог, все улицы его — это только дороги. Дороги железные, дороги шоссейные, пути трамвайные, маршруты троллейбусные, выныривающие из–под земли и снова ныряющие под землю составы метро. Эстакады, платформы, надземные и подземные переходы; станции и полустанки, забитые составами в десять рядов; рельсы, шпалы, густая сеть распяленных на железных и бетонных столбах проводов… Дороги пересекались, перекрещивались, удваивались, утраивались, сплетались в тугие запутанные узлы, а транспортные развязки, как замысловатый ребус, можно было долго разглядывать сверху, без надежды хоть что–нибудь в этой путанице понять.

А ближе к окраинам — на необозримых пространствах дымящиеся трубы, бесчисленные цехи и корпуса заводов, огромные цистерны, газгольдеры на пропитанной мазутом земле, штабеля контейнеров, склады, пакгаузы, горы угля, песка, кирпичей… И стройки, стройки, стройки… Канавы, траншеи, заборы, скелетные изваяния башенных кранов, рычащие бульдозеры, самосвалы, панелевозы, экскаваторы, яростно вспарывающие тело земли…

Представлявшийся более или менее законченным, город сверху оказался огромной строительной площадкой, непрерывно сотрясаемой горячкой работ. Окруженный сонмищем машин, повелевая армадами механизмов, человек повсюду что–то ломал и что–то строил, и опять ломал, и опять строил, и конца–края этому не было видно. Стоило завестись в городе свободному клочку земли, на который так и просились уютный скверик или клумба, как люди деловито огораживали его дощатым забором, сгоняли сюда уймищу техники и начинали копать, долбить, рвать и уродовать землю, чтобы поставить еще одну безликую бетонную коробку или соорудить загон для еще одного стада машин. Если не было свободного клочка, сносилось что–нибудь построенное прежде. Пропадали на глазах старинные улочки Лефортова; неузнаваемо изменилась Преображенка, исчезло Зарядье, нескончаемо строился и перестраивался Арбат.

Не только в городе, но и за городом человек не оставлял нетронутым ни одного клочка земли. То здесь, то там город перешагивал своими кварталами за кольцевую автодорогу, отхватывая у природы все новые и новые пространства, сокрушая ближние рощи, уничтожая поля и леса. Раздольные, некогда цветущие луга он превратил в огромные свалки (прежде за длинными заборами Вранцов не видел их, а сверху все их чудовищное безобразие было перед глазами). Километрами тянулись глубокие канавы для труб, зияли котлованы для будущих фундаментов, засыпались последние подмосковные пруды и озера, прорубались просеки для новых автотрасс.

Наглядно открылось то, что прежде воспринималось лишь отвлеченно: что человек находится в состоянии войны с природой, в какой–то безумной горячке уничтожая, разрушая, пересоздавая ее. Как бы ни вздыхал каждый из сынов Адама в отдельности о патриархальной простоте, как бы ни умилялся клейкому листочку или красивому цветку, все вместе они неуклонно, с каким–то носорожьим упорством крушили и уничтожали живую природу вокруг. Словно орда захватчиков, не надеющихся освоить и обжить завоеванную территорию и потому торопящихся поскорее ограбить ее и разорить.

Он и раньше был не прочь покритиковать цивилизацию с позиций руссоизма, повздыхать, как и всякий интеллигент, об утраченной гармонии с природой. Но до чего же узок и благодушен был этот прежний его взгляд на природу, взгляд хозяйчика и эгоиста, для которого она лишь приятный антураж. Теперь другое дело. Раньше он и сам был из этой «орды захватчиков», что, попирая права всех других существ, творит беззакония и насилия в природе, а теперь переместился в ряды обиженных и гонимых, в ряды малых сих, и совсем иначе на это смотрел. Та же роща была для него теперь не просто пейзаж, а естественная среда обитания, в которой приходилось жить постоянно, а не только часок погулять. От нее зависели и кров, и пища, и безопасность — а значит, сама жизнь. Лишенный своей прежней искусственной среды, выброшенный в прямом смысле на улицу, он воспринимал теперь всю целиком природу как общий дом, как естественное жилище, единственный приют всех живых тварей, обитающих в нем. И горько было видеть, как одна тварь, возомнившая себя венцом творенья, самым нахальным и беззаконным образом выживала из него всех остальных. Не любя прежде в городе долгоносого воронья, он с досадливым чувством смотрел бывало на этих грязновато–серых птиц, оскверняющих, с его точки зрения, городской пейзаж и словно бы посягавших на какую–то часть его жизненного пространства. Теперь же ясно понимал, что не птицы и звери, а именно человек беззаконно оккупировал всем на равных правах принадлежащую планету, нахально попирая права прочих живых существ, с которыми Господь Бог поселил его вместе.

Все сильнее возмущало его это тотальное господство человека в природе, господство наглое, разрушительное, самодовольное и тупое. Целая роща сносилась за день бульдозерами для каких–то неведомых целей, сносилась так запросто и небрежно, точно речь шла о каком–нибудь пустяке. Еще вчера, пролетая здесь, он любовался серебристой, опушенной инеем, замысловатой вязью ветвей, голубовато–белыми, искрящимися на солнце сугробами, видел стаи синиц и красных, словно яблоки, снегирей на ветках. И вот уже на месте этой красоты какой–то искореженный гусеницами, превратившими белый снег в желто–бурую глинистую грязь, пустырь; вповалку, как на поле брани, прозрачные стволы молодых березок, расщепленные комли кленов и лип, черно–траурные, с надломленными ветвями стволы осин — целый лес безжалостно загубленных деревьев, которым сто лет бы стоять, сто весен еще расцветать, давая приют и цветам, и птицам, и травам, и муравьям. А в двух шагах был овраг, заросший кустарником и лебедой, захламленный, превращенный в случайную свалку. Здесь бы и построить бетонную коробку, если так уж необходимо. Но куда там! Пришлось бы засыпать овраг, заровнять площадку, чуть дальше протянуть дорогу и теплоцентраль, а это удорожило было строительство, удлинило сроки. Неразумно, нерентабельно! Экономика должна быть экономной!..

Странное существо «гомо сапиенс», сам присвоивший себе это звание человек. Сравнивая образ жизни вида в целом с образом жизни ворон, Вранцов никак не мог обнаружить, в чем же разумней он у людей. Если сопоставить сообщество людей и стаю пернатых, то предпочтение явно клонилось в сторону ворон. В их поведении, по крайней мере, есть логика, а в образе жизни свой порядок и строй. А главное, они не портят окружающую среду, не потребляют больше, чем необходимо, не наносят пьянством и курением вреда своему здоровью, не суетятся без толку, не тратят понапрасну много времени и сил. Конечно, интеллект у них не так развит, но ведь это тоже палка о двух концах. Добро, если разум руководит инстинктом. А ну как самые разнузданные инстинкты начнет обслуживать он?..

Наблюдая за людьми со стороны, со своей нынешней точки зрения, он все чаще ловил себя на том, что образ действий их кажется нелепым и непонятным, на каждом шагу попирающим здравый смысл. Ну ладно, изгадили природу, уничтожили красивый ландшафт, снесли старинную, со времени Калиты упоминавшуюся в летописях деревеньку, чтобы построить новый жилой массив — так содержите хотя бы в порядке эту свою урбанизированную среду, сделайте свою жизнь элементарно удобной. Но ничуть не бывало. Повсюду в старых и новых районах люди жили в своих домах так, словно они здесь временные постояльцы, терпя лишения и неудобства по пустякам. Отгрохали новый микрорайон, но оставили перекопанным, незаасфальтированным кусок улицы. И тысячи новоселов, точно первопроходцы в тундре, пробирались к себе домой по жердочкам и гатям, то и дело проваливаясь по колено в грязь. Способные со своей могучей техникой в считанные дни снести целую гору с лица земли, они решительно не способны были очистить тротуары в гололед, отчего то один, то другой ломал себе руку или ногу, а иной раз дело кончалось и летальным исходом.