— Как же ты могла согласиться?.. — тихо проговорил Ромул.

— А что мне оставалось делать? — дёрнула плечом Герсилия. — Отец просто продал меня. Что было толку брыкаться? Я добилась бы только того, что Гостилий стал бы обращаться со мной как с наложницей. А так он мною гордится, и я им верчу, как хочу. У меня три личных служанки, большой дом, полгорода подружек. А люблю я только тебя, — добавила она и робко положила руки Ромулу на плечи. — Не сердись на меня, я не могла идти против судьбы.

Ромул и верил, и не верил, но не удержался, притянул к себе, крепко обнял. И не осталось ни ревности, ни обиды, только тоска и нежность.

— Как бы нас здесь не заметили, — забеспокоилась Герсилия. — Давай отойдём от храма.

Они углубились в лес и сели рядом на упавший ствол.

— Знаешь, а ты ведь оказалась права, — сказал Ромул. — Мать перед смертью призналась, что мы ей неродные дети. Я действительно сын Реи Сильвии, только пока это надо держать в тайне, особенно от Амулия.

Ромул стал подробно рассказывать о состязаниях, набеге разбойников, бедах семьи, смерти матери и её признании, о находке цисты и похищении Илии, которая оказалась его настоящей матерью, о решении мстить разбойникам и том, как они с Ремом на полдня опоздали предупредить Агиса о грозящей опасности и не смогли предотвратить его гибель. Закончил он описанием победы Рема над Кальпуром, которая сделала брата главой отряда разбойников.

— Сколько всего за несколько дней! — вздохнула Герсилия. — Что же ты собираешься делать?

— У меня много желаний, — ответил он, — но два самых сильных пока невыполнимы. Я хотел бы освободить мать и вернуть тебя.

— Я бы пошла за тобой хоть на край света, — сказала Герсилия, — но сабиняне не прощают обид. Гостилий и его род способны начать из-за меня настоящую войну, как ахейцы из-за Елены. Боюсь, что это единственное наше свидание. Но если ты вдруг когда-нибудь сможешь, то укради меня!

Она прижалась к Ромулу и осыпала его лицо поцелуями...

Ромул и Туск сердечно простились с Нумией, которая без конца благодарила их за помощь, а Тит подарил на прощание друзьям по тёплому плащу и посоветовал ехать обратно другой дорогой, вдоль Нимфея и дальше через Ценину.

— Я слышал, у Коллация и Тибура остановился большой отряд переселенцев, — объяснил он, — там неспокойно. Да и в ничейных лесах тоже. В эту осень многие общины отпустили младших сыновей куда глаза глядят, и там полно лесного сброда.

— А как у вас? — спросил Ромул.

— К нам они не заходят. Мы живём среди лесов, охотимся, добываем мёд, собираем ягоды. Сабинин чужака заметит сразу. А уж постоять за себя мы сумеем! До Аниена я вам дам проводника, и в нашей земле вас никто не тронет.

Утро выдалось промозглым, и подаренные царём Титом тёплые шерстяные плащи оказались весьма кстати. Ромул с Туском ехали за молчаливым провожатым на юг вдоль Нимфея. Дорога, которую правильнее было бы назвать тропой, то шла по берегу, то, сглаживая изгибы реки, уходила в лес. Ромул был ещё во власти впечатлений после встречи с Герсилией. Туск догадывался о переживаниях друга и не надоедал ему разговорами.

Путники без приключений в удобном месте вброд перешли Аниен, служивший границей между землями сабинян и латинов, и поднялись к Ценине. Город стоял на латинской стороне Аниена напротив устья Нимфея и имел дурную славу. Главная торговая дорога из этрусского Двенадцатиградия в южные края шла через Антемны, при впадении Аниена в Тибр, и Габии, минуя Ценину. Говорили, что обиженный этим ценинский царь Акрон покрывал разбойников, грабивших караваны, и сам при случае был не прочь пограбить.

Благополучно миновав Ценину, поскакали на юг. Вскоре путники оказались на хорошей дороге, бежавшей по кромке леса в Габии. Потом лес отодвинулся вправо, и друзья через обжитую и ухоженную габийскую землю подъехали к знакомым озёрам, за которыми поднимались светлые стены и буро-красные крыши города.

Ромул прожил у Туска три дня, в один из которых тот показал другу мастерскую отца.

Они вошли в большой полутёмный сарай, озарённый светом нескольких горнов. Шумно дышали меха, под крышей клубился дым, пахло кисловатой гарью. Среди огней и дыма шевелились полуголые люди. Перед Ромулом измазанный сажей потный работник монотонно качал ручки двух мехов, одну вверх, другую вниз. Трубчатые клювы со свистом дули на угли, и те источали неестественно яркое пламя. Огонь обнимал широкую глиняную чашу с раскалённым светящимся варевом, над которым вился зеленоватый пар.