— Видите, царь Таций меня поддержал. Вы слышали обе стороны, хватит разговоров, — Ромул торопился, как всегда, прекратить обсуждение, пока оно не повернулось против него. — Голосуем немедленно. Не забывайте, решение связывает всех, согласных и несогласных.

Голосовали не поднятием рук. Сенат редко разделялся, даже решая самые спорные вопросы, потому что люди, не уверенные, кого слушаться, не любят открыто показывать своё мнение. Вместо этого все латинские сенаторы и изрядная часть сабинских прошли и встали за спиной царей. Публий и несколько его друзей упрямо не трогались с места, пока не стало ясно, что они в меньшинстве, а потом поплелись за остальными. В итоге можно было сказать, что Сенат решил единогласно.

Народное собрание без труда утвердило мир. Многие воины были против, но ни у кого не хватило мужества идти против двух царей и единодушного решения Сената.

Для Публия на этом вопрос был закрыт. Долг римского гражданина и верность царю Тацию вместе были выше любых личных желаний. Печальный, разочарованный, он снова вернулся к утомительной круговерти полевых работ — выпалывал сорняки, ковырял кое-как оросительные канавы, охранял, когда подходила его очередь, общинное стадо. Но он не счёл своим долгом донести царям, когда узнал, что в нарушение их приказа намечается вылазка. Ромулу о готовящихся неприятностях пусть докладывают его триста наглых целеров, а Таций, пожалуй, огорчится, если его предупредить слишком рано: ведь тогда пришлось бы пресечь поход, который он в сущности одобряет.

В роду Тациев нашлась сотня отчаянных юношей, готовых исполнить веление копья. Они тайком улизнули из города, а через десять дней пригнали захваченное стадо. Весь Квиринал, за исключением, если в это можно поверить, царя Тация, знал о набеге заранее. Вернувшихся воинов приветствовала радостная толпа, а с Палатина смотрели неодобрительно и угрюмо: клейма ясно говорили, что скот из Лавиния, то есть Тации открыто ослушались решения, принятого народным собранием по всей форме.

На следующем заседании Сената царь Ромул говорил только об обрядах и прочей подготовке к жатве. Никто не предложил наказать ослушников, про вылазку молчали. Тем не менее о ней всё же высказался вскользь царь Таций — все поняли намёк, когда он, рассуждая вроде бы о семейных узах и о празднике урожая, заметил:

— Нет сомнения, что родство — великая сила. Семья должна поддерживать всех своих членов, даже если некоторые из них провинятся. Но есть другая сила, ещё более могучая — это узы, связующие сограждан. Во имя города я мог бы пойти даже против родичей, хотя надеюсь, что меня никогда не поставят перед столь горьким выбором.

— Иначе говоря, налётчиков простили при условии, что они больше не будут, — прошептал молодой латинский сенатор, который стоял рядом с Публием.

Казалось, злополучную историю похоронили.

Однако спокойствие было обманчивым. Люди работали в поле, собирая неплохой урожай, как вдруг дозорные сообщили, что приближаются незнакомцы. Для разбойников их было слишком мало, и по дороге они шли открыто. Вскоре стали видны их длинные, обвитые зеленью посохи, а более близкая разведка подтвердила, что это посольство из десяти человек и нескольких слуг.

Вообще-то каждому полагалось всё знать о послах, о том, как их встречать, и об их правах; этому учат любого воина. На самом же деле посольства были большой редкостью, Тации не видели их с того злосчастного дня, когда римляне пришли просить в жёны сабинянок. Вся работа в полях была сейчас же остановлена, и трубы заревели, созывая воинов, словно при приближении врага.

Граждане явились на зов вооружёнными — как же иначе приходить на неожиданный сбор среди дня? Потом несколько целеров засуетились, закричали, что невежливо встречать послов в полном вооружении и что всем надо отнести щиты обратно домой. Но карабкаться на холм было некогда, посольство уже показалось на дороге.

Естественно, что пришло в голову вооружённым воинам — построиться в боевой порядок, знать сидела верхом, цари тоже появились на конях. Когда посольство подошло к месту народных собраний, перед ним стояло всё ополчение Рима, готовое к немедленной битве.

Послы не растерялись. Вид у них был слегка рассерженный, потому что встретили их не слишком учтиво, но главный сразу обратился к римлянам. Латинское наречие похоже на сабинское, и все слушатели поняли, о чём речь.

— Царь Ромул, — прямо начал посол, — Авл, царь Лавиния, послал нас узнать, воюешь ли ты и твои римляне с нами, или ты хочешь сохранить мир и беспрепятственно прийти на наш праздник. Если воюешь, ты тяжко провинился, когда не послал вестников объявить войну. Но мы простим неопытным правителям их невежество и будем защищаться всеми средствами. Если же ты желаешь мира с нашим городом, на который не смеет посягать ни один богобоязненный латинянин, то немедленно верни украденное и в нашем присутствии накажи грабителей.

Ромул, нахмурившись, взглянул на своих людей.

— Все убирайтесь, — сердито крикнул он, — и приходите вечером, да в приличном виде, без оружия. Дело серьёзное, мне надо обсудить его с советниками. Хорошо, — повернулся он к послу, — я удаляюсь со своим Сенатом обдумать ответ. Сегодня вечером наше решение примут или, быть может, отвергнут воины этого города. Если вы можете разбить шатры здесь, возле святилища, посвящённого Юпитеру Статору, утром вы услышите ответ. Идёмте, сенаторы. Отдайте оружие друзьям. Вопрос требует немедленного обсуждения, а на заседание Сената не подобает приходить вооружённым.