— Полоумный! — процедила сквозь зубы она. — Даже не извинился. Куда это ваш друг так торопится? Котировки акций упали?

— У него срочное деловое свидание, — ответил я. Мне хотелось догнать его, но пройти мимо Ахмеджаковой не получилось. Она ухватила меня за руку и помахала перед лицом большим желтым конвертом.

— Смотрите, что я получила из Америки! — возмущенно сообщила Зара Магометовна. — С моего московского адреса переслали сюда.

— Может быть, потом? — предложил я. Это было ошибкой. Никогда нельзя отказывать пациенту, когда он приходит к тебе с какой-то просьбой или просто выговориться. Но я был очень встревожен поведением Георгия. Ахмеджакова изменилась в лице, обиженно поджала губы.

— За что же я плачу вам деньги? — с вызовом сказала она. — За удовольствие каждое утро видеть вашу глухонемую мегеру с выпяченной губой? Я ее просто-таки ненавижу. Я боюсь. Мне кажется, она хочет меня удушить. Сегодня же съеду из вашей клиники!

— Присаживайтесь, — мягко сказал я. — И прошу прощения. А на Параджиеву не обращайте внимания и не опасайтесь, она идеальная медсестра. Мухи не обидит. Так что за письмо вы получили из Штатов?

— Мухи… — повторила раздраженно Ахмеджакова, но все же уселась в кресло. — Мухи, может быть, и не прихлопнет, но когда она меняет мне постельное белье и держит в руках подушку, у нее такой жуткий взгляд… что меня мороз продирает по коже!

«Не надо каждую ночь мочиться в кроватку», — хотелось сказать мне; я бы, на месте Параджиевой, тоже страстно желал бы задушить такого энурезного пациента.

Между тем поэтесса вытащила из конверта ксерокопию фотоснимка. На нем была запечатлена она сама, но все лицо — в мелких рваных дырочках. Как решето.

— Смотрите! — сказала Ахмеджакова, бросив снимок на стол. — Полюбуйтесь, что прислал мне мой бывший муженек, Гельманд!

— Это тот, в инвалидном кресле? Который бросает дротики? — Я стал разглядывать ксерокс на свет.

— Ну! Он. С-скотина. Морда жидовская.

— Не надо так.

— А что мне прикажете думать? Прислал какой-то дуршлаг, издевается, унизил мой божественный лик, а я должна выбирать выражения, еще и жалеть его? Поеду в Штаты и сломаю ему правую руку. Которой он метает дротики. И левую тоже, на всякий случай. Нет… Я лучше дам некролог в газете о его смерти. Скоропостижно скончался от простаты великий русскоязычный драматург, и так далее. И пошлю вырезку ему. Потом буду эти некрологи публиковать каждые три месяца — у меня много знакомых главных редакторов…

Я еще примерно около сорока минут выслушивал Зару Магометовну, пока она немного не угомонилась, даже порозовела от облегчения. Но весь поток ее брани застрял во мне. Так оно всегда и бывает — я принимаю на себя весь негатив своих пациентов.

— Пойду слагать стихи, — с воодушевлением сказала она. — Из меня сейчас так и льется, так и льется!..

Она упорхнула, а я, немного подождав, сам торопливо покинул комнату с фальшивым камином. И направился через парк к гроту.

Сначала мне навстречу попались увлеченные беседой Тарасевич и Кадлистрат, затем — одиноко прогуливающийся Сатоси, а за ним — будто выискивающий что-то на земле Бижуцкий. В теремке весело болтали пилот Зубавин и Лена Стахова, рядом застыл, прислонившись к дубу, Стоячий, а из-за кустарников выглядывал Волков-Сухоруков, чье присутствие можно было обнаружить и по дымку из трубки. Еще кто-то (я не успел разглядеть) свернул с аллеи при моем приближении на боковую тропку и быстро скрылся. Когда я выбрался на дорожку, вдоль которой росли мексиканские кактусы, то увидел Левонидзе. И сразу понял, что случилось нечто непоправимое…

Он шел, покачиваясь, словно был пьян. Одежда запачкана известью, волосы всклокочены, лицо тоже измазано грязью. Но главное — кровь. Она была на ладонях, подбородке, воротнике рубашки и коленках. Я испугался, что сейчас Левонидзе налетит на один из кактусов, напорется — так сильно его шатало. Ринувшись вперед, едва удержав его тело от падения, я сильно встряхнул моего помощника. Он несколько пришел в себя, узнал меня и прошептал:

— Я… я не убивал ее… это не я…

— Что случилось? — тоже шепотом спросил я. — Где Ползункова?

— Там! — Георгий махнул рукой и сторону грота. И добавил: — Я оттащил ее вниз… еще глубже, в пещеру… в катакомбы…

Мне пришлось снова потрясти его, чтобы он окончательно пришел в чувство.

— Говори, — произнес я. — Все как было.

Здесь, на дорожке между кактусами, оставаться было неразумно, опасно — я повлек Георгия за собой к гроту. Мне надо было увидеть все своими глазами. По пути он стал рассказывать:

— Я хотел лишь убедить ее в глупости этой затеи — приют для бездомных кошек! В стране столько нищих, куска хлеба не имеют, а она… Церетели! Но поверь, Саша, у меня даже в мыслях не было ее убивать!

— Ты успел с ней поговорить?

— Нет. Когда я вышел из дома, меня остановила Харченко, пристала с какой-то ерундой: дескать, пусть закажут в фильмотеке ее старые ленты, она хочет устроить общий кинопросмотр — для всех, будто кто-то так и жаждет видеть ее рожу с экрана — вживую-то уже надоела!

«Это она ради Гамаюнова старается», — подумал я, продолжая внимательно слушать сбивчивый рассказ Левонидзе.

— Едва я от нее отвязался — попался «под ноги» Гох, этому, видите ли, нужен новый рояль, у прежнего клавиши фальшивят, рассохлись. Вот прямо вынь и положь! Все бросай и беги в музыкальный магазин! Вот ур-роды, как ты с ними только управляешься?