Министерства иностранных дел постепенно утрачивают привычную роль единственного представителя страны на международной арене. Возрастает удельная значимость «низкой дипломатии» (торговля, технологии, валюта и т. д.) по сравнению с «высокой дипломатией» (национальная безопасность, военные кризисы, саммиты). Энергетическая, научно-техническая, транспортная, социальная, экологическая политика все сильнее интернационализируется. При этом правительства и парламенты, не говоря уже об избирателях, мало задумываются над тем, насколько решение ими внутренних проблем воздействует на остальной мир и зависит от него.

Глобализация обостряет те общие проблемы, которые стоят перед всем человечеством, несет с собой опасность их более быстрого распространения. Любая ошибка способна стать глобальной – применение атомного оружия, изобретение смертоносного вируса или лекарства – и оказаться фатальной для всего человечества, которое становится «все более уязвимым перед лицом финансового кризиса, пандемии или кибератаки» [15] .

Вместе с тем, решение многих глобальных проблем возможно более эффективно (или только) на уровне национальных государств: изменение климата, наступление пустынь, выбросы углекислого газа, экология, преступность, эпидемии, бедность, неуправляемость мегаполисов или нарастание отчуждения индивидуума от общества. И не случайно идеи государственного суверенитета вновь становятся популярными в мире. У современного человека существует множество идентичностей – религиозных, этнических, национальных, локальных, политических, профессиональных – но он вовсе не спешит избавиться от идентичности государственной. Повсеместно, как свидетельствуют глобальные опросы, люди, считающие себя гражданами своих государств, гораздо более многочисленны, чем граждане мира [16] .

Глобализация оказывает противоречивое воздействие на развитие демократических институтов. С одной стороны, усложнение общественных связей, децентрализация экономической деятельности, информационных потоков приводят к невозможности их регулирования из единого центра. Это подразумевает менее иерархическое управление, порождает тенденцию к выстраиванию общества по типу сети, а не иерархии институтов. Вместе с тем, выясняется, что демократия и рыночный либерализм, взятые сами по себе, не создают надежных и устойчивых к вызовам глобализации государств. Демократические Филиппины менее приспособлены к реальностям современного мира, чем квазидемократические «азиатские тигры». Западные демократии демонстрируют в последние десятилетия худшую экономическую динамику, чем совсем не демократический Китай. Демократия, считает экс-премьер Великобритании Тони Блэр, сталкивается с «вызовом эффективности»: «Медленная, бюрократическая и слабая она слишком часто подводит граждан и не позволяет добиться результата» [17] .

Видный американский аналитик Чарльз Капчан считает: «В мире, характеризующемся скоростью, прозрачными границами и взаимозависимостью, более централизованные государства вполне способны регулярно оставлять позади своих демократических визави, исповедующих принципы laissez-faire. Как ясно показал недавний экономический кризис, регулируемые рынки и плановая экономика могут иметь осязаемые преимущества перед западными альтернативами… Грядущий глобальный поворот… произведет на свет мир не только со множеством центров силы, но и со множеством версий модерна (современности)» [18] . Если в 1990-х годах демократия рассматривалась в качестве главной и единственной предпосылки успешного развития, то сейчас к этому добавляется обеспечение управляемости государством и обществом.

Идет накопление информации о гражданах, их поведении, а также создание электронных баз данных об их телеметрических параметрах, структуре ДНК, отпечатках пальцев и т. д. Американское Агентство национальной безопасности, как поведал Эдвард Сноуден, прослушивает весь мир. Тем самым резко возрастают возможности для вмешательства в личную жизнь граждан и для глобального контроля над их поведением. Это находится в противоречии с рядом основополагающих демократических принципов и может потребовать дополнительных мер по защите сферы частной жизни.

Серьезный вызов государствам и демократии бросает современное информационное общество. В мире работают более 5 млрд мобильных телефонов, более 2 млрд людей пользуются Интернетом. Создаются трансграничные виртуальные сообщества, способные воздействовать на правительства вплоть до их свержения. Количество граждан, становящихся де-факто непрофессиональными журналистами, хроникерами, блогерами, растет по экспоненте. Они устраивают флэш-мобы, «революции Твиттера», атакуют серверы не понравившихся госструктур, публикуют секретные материалы, документируют коррупцию. Причем все они обладают могучим компьютерным обеспечением: по своим возможностям iPhone 6 превосходит самый мощный суперкомпьютер, который только существовал на планете в 1990-е [19] .

Десятки книг уже написаны о кибервойнах и киберпреступности. Появились и первые государственные концепции кибербезопасности, кибернетические командования в вооруженных силах и спецслужбах ведущих государств. В 2015 году на обеспечение информационной безопасности в мире расходуются 76,9 млрд долл [20] . Как совместить решение проблемы общественной и государственной безопасности с соблюдением демократических принципов открытости и свободы – задача далеко не тривиальная.

Увеличилась роль проблем «мягкой безопасности», связанных с экономикой, финансами, экологией. «Обычная мудрость исходила из того, что государство с более сильной военной машиной одержит верх, но в информационный век может победить государство (или негосударственные структуры), которое расскажет лучшую историю», – подчеркивает Джозеф Най – один из творцов концепции «мягкой силы» и «умной силы». Под «умной силой» сам он понимал «комбинацию жесткой силы принуждения и денег с мягкой силой убеждения и привлекательности» [21] .