– Я ее с убитого ордынца в Сарае снял. Видать, он не из простых был.

Мишаня видел, как не хотелось Косте возвращать оружие. Но то, что взято в бою, принадлежит победителю.

Недолго думая, Мишаня отстегнул с пояса ножны и протянул Косте.

– Дарю! Тебе нужнее!

– Ух ты! – у воеводы перехватило дыхание. – Ты и не представляешь, какой это дорогой подарок!

Костя тут же подвесил ножны на пояс, вложил в них саблю.

– Я отдарюсь!

– Пустое, не бери в голову – ты воин, а я купец. Может, она тебе когда-нибудь жизнь спасет.

– Не забуду. Пойду, надо раненых добить.

– Чего? – Мишаня растерялся, думая, что ослышался. – Татар, что ли?

– Кабы их. Своих, – вздохнул Костя, – у кого раны тяжелые – в живот или грудь. Такие только мучиться будут – день или два, и все равно помрут. Так милосерднее будет.

Мишаня стоял, как обухом ударенный. Неужели такое возможно – свои своих добивать будут? Жестоко же! Однако, поразмыслив, понял, что так-то оно лучше будет, раненых в муках терзаться оставлять – милосердно ли? Только все равно тяжко на душе, как будто тяжелый камень на сердце положили.

На другом ушкуе и лодье потери тоже были, но не такие катастрофические, как на некоторых других судах. На таких оставались в строю лишь кормчий и один-два гребца. Пришлось другим судам брать их на буксир. В такой спарке на переднее судно пересаживали гребцов, оставляя на буксируемом лишь кормчего на рулевом весле.

Все устали, но тешили себя мыслью, что уж недолго осталось плыть – родная сторона близко. Те из кормчих, кто плавал в этих краях, говорили, что до устья Вятки день пути остался.

Ночью спалось плохо. Мишаню терзали кошмары, он просыпался весь в испарине и мучился, не в силах снова заснуть – на палубах жалобно стонали раненые и донимали комары.

Утром поели вчерашней вареной конины и – в путь. Где под парусом, где на веслах, но все равно к вечеру до Вятки так и не добрались. Заночевали у берега, под охраной конницы.

К полудню следующего дня подошли к слиянию Вятки и Камы. После полноводных Волги и Камы Вятка показалась не такой уж и широкой. Борясь со встречным течением, караван повернул на Вятку и отметил это событие бурными криками радости. Справа начиналась вятская земля, – правда, слева все еще продолжалась чужая, татарская.

Михаил встал на корме, обнажил голову и перекрестился. Суровые обветренные лица ушкуйников светились радостью, на глазах выступили слезы. Казалось, и взмахи весел в едином порыве стали выше, и ушкуи быстрее заскользили – приближение к родным местам вдохновило всех. И вдруг, перекрывая крики носившихся над водой чаек, с передовых ушкуев донеслась песня. И вот, заслышав знакомые слова, ушкуйники подхватили ее и понесли дальше по каравану. Михаил прислушался к незатейливым словам песни – о горькой судьбине угнанных в полон русичей, об удалых ушкуйниках, свершающих дерзкие налеты на чужеземцев, чинивших обиду басурманам, о лихом атамане, наводившем ужас на иноплеменников в низовьях Волги… Незаметно для себя он стал подпевать ушкуйникам и гребцам. В душе разливалась гордость за русичей, бросивших вызов кипчакам, татарам и другим обидчикам земли русской.

Близился вечер, и караван остановился, бросил якорь, поджидая, когда переправятся всадники Юрьева. Времени на переправу потеряли много – полдня, как раз до вечера.

Делать нечего. Хоть и знали кормчие свою реку до последнего переката, решили в сумерках не рисковать, заночевать здесь. Луна пряталась за облаками, и ночь была темная. Конники развели костры – все же своя земля, грелись, сушили одежду. Спать улеглись на судах: ночь была прохладной, укрыться было нечем, а рубахи еще раньше изорвали, обматывая сбитые веслами кисти рук.

А ночью случилась беда. Суда каравана стояли вдоль берега, борт о борт, в несколько рядов. Все жались к берегу, под защиту воинов Кости, и река оказалась перегорожена судами едва ли не наполовину.

Сначала раздался сильный удар, треск ломающегося корпуса, послышались крики. Все проснулись в тревоге. Оказалось – с верховьев спускалась лодья и, не заметив в темноте стоящие суда, с ходу врезалась в них.

Основной удар пришелся по ушкую устюжан. Получив пробоину в борту, он набрал воды и, тяжело груженный, камнем пошел ко дну. Команда выпрыгивала с него и выбиралась на берег – благо неглубоко было. А лодья ударила по касательной второй ушкуй, третий… Пока не погасила инерцию. Было слышно, как в пробоину на ее левом борту хлещет вода.

С лодьи закричали:

– Ой, рятуйте, люди добрые, тонем!

Лодья медленно погружалась носом в воду. С нее прыгали люди и пытались добраться вплавь.

Вот судно пустило воздушный пузырь и легло на дно, лишь мачта возвышалась над поверхностью воды.

Протараненные ушкуи из каравана получили повреждения и набирали воду. Пока они еще держались на плаву, команда и подоспевшие с других судов корабельщики успели выгрузить трофеи на близкий берег. На глазах людей ушкуи медленно ушли под воду.