Наконец к лодье причалил паузок, невысокий чернявый носатый грек, не поднимаясь на корабль, повестил, что на берег их сегодня не пустят. На возмущенные крики грек только замотал головой, дав знак гребцам отчаливать. Видимо, на большее полномочий у него не было.

Поругавшись, повозмущавшись, нарочитые поостыли. Соборно стали думать. Ольга, утишив в себе ярость, спокойно сказала, что вскоре их не пустят, пока до базилевса не дойдет слух о посольстве (была слабая надежда, что неправильно доложили) и нужно набраться терпения и подождать. Ободрившиеся тем, что княгиня не пала духом, начали разговор о том, чтобы греки дали для Ольги отдельный корабль или пустили кого из русских. Решительно подвели лодью к причалу и высадили несколько человек, в том числе и старшего посольства, боярина Искусеви. К ним, бряцая оружием, бежала стража. Искусеви поднял руку, остерегая потянувшихся к оружию русов и призывая стражников выслушать его. Долго потом говорил что-то на греческом важному старшому, не убиравшему длань с чрена меча-парамериона. Старшой коротким кивком наконец согласился, когда ему в руку сунули гривну серебра. Искусеви увели. Вернулся он только к вечеру, сжимая в деснице грамоту на пропуск одного из оставшихся русских кораблей в бухту, на вопросы — как удалось? — отмахнулся. Недавно сетовавшие, что не хватало купца Михаила с ними, могущего все в Царьграде (купец тяжело заболел и так и не встал с постели к выезду посольства), повеселели.

До ночи успели освободить и завести в бухту лодью, так же наполовину разгрузили первую, чтобы оставшимся в ожидании нарочитым было больше места. Утомленные ожиданием укладывались спать.

Не позвали их ни сегодня, ни завтра. Первые дни ожидания тянулись медленно. Смотрели, как меняло цвет море, на снующие лодки. К ним причаливали, продавали сначала рыбу, потом везли иную снедь, потом украшения и даже женщин, которых, впрочем, при Ольге постеснялись покупать. Ольга каждый день, прибранная и внешне бодрая, перебиралась на соседнюю лодью, разговаривала, смотрела, как привыкшие к ожиданию русы играют в тавлеи, прыгают кто нагим, кто в нижних портах в море охладиться, и ловко забираются обратно на борт по пеньковым веревкам. Так никто и не узнал, как трудно далось княгине это совсем не короткое сидение. Не устав телом, Ольга извелась душевно, стыдно было и перед своими боярами, гостями с русских земель, и перед ромеями, что с интересом и усмешками наблюдали за покачивающимися на волнах русскими кораблями.

Через десять дней их все же пустили на берег. Ближайшую Ольгину свиту расселили в Большом дворце, остальных отправили в предместья св. Мамонта, как оговорено было ранее в договоре между князем Игорем и базилевсом Романом. Константин для начала принял княгиню неофициально, говорил, оправдываясь:

— Ты сама передумала ко мне прибыть по-семейному, тогда я бы встретил тебя иначе. Сама ведаешь, сколько пакостей сотворил твой покойный муж ромеям. Если я бы сразу впустил тебя и все твоё посольство вне очереди в Константинополь, меня не поняли бы вельможи и народ, а их мнением я дорожу Как ты бы поступила на моём месте?

Хоть обида и оставалась, но возразить было нечего. Впрочем, Ольга понимала и правоту императора, и то, что надо побороть гордыню для главного дела, ради которого она приехала, о том, о чём знали только Искусеви и некоторые ближние бояре, о чём не знал даже сын Святослав.

С базилевсом говорили в его просторной горнице, в которой было тесно от разложенных на столах книг. Оба молчали, пока слуга расставлял явства и разливал из кувшина алое вино по золочёным чашам. Лишь когда слуга затворил за собой тяжёлые двери и стало можно не опасаться чужих ушей, Ольга заговорила на хорошем греческом языке:

— Я проделала столь длинный путь, дабы вновь стать христианкой.

Княгиня подождала, пытаясь прочесть на лице базилевса удивление, но Константин, сведя к переносью тёмные тонкие брови, ждал продолжения.

— Ни сила, ни даже общий язык не могут объединить народ. Великие империи распадались, ибо не было общего у людей. Только единый Бог может сплотить. Но я была в Болгарии, бази-леве, и видела, что происходит там. Мне не нужна зависимость от Константинополя и потому взамен своего крещения и обращения в христианскую веру моих людей я прошу у тебя митрополию.

— Крестить раскаявшуюся отступницу, тем более из варварской страны, отцам церкви доставит большее удовольствие, чем даже обратить в веру исмальтянина, — задумчиво произнёс базилевс и некоторое время молчал, наблюдая, как Ольга, оторвав кисть винограда, изящными движениями отправляет ягоды в рот, сплёвывая косточки на блюдце. Наконец молвил:

— Ты ставишь трудное условие. Я сам когда-то радовался, когда патриархом стал разумный и учёный человек Полиевкт. Но он сейчас так вмешивается в мирскую власть, что мне часто приходится с ним спорить. Только крещение всего твоего края может принести тебе митрополию.

— Нет, — твёрдо сказала Ольга, чуть сузив глаза, отчего взгляд её серо-зелёных глаз стал более колючим. — Достаточно обращения в веру моих ближних людей. И только когда будет митрополия, я обещаю привести в христианство весь свой народ.

Константин, выигрывая время на раздумье, маленькими глотками медленно отхлебнул вино. Крестить страну варваров, пусть даже ценой митрополии, — это было заманчиво. Германцы несут на мечах христианство от Рима, и всё больше народов подчиняется им А здесь обойдётся без крови. Ромейская заносчивость потребует больше влияния на русов, но это произойдёт потом.

— Я думаю, что сумею убедить Полиевкта. Ты получишь митрополию.

Ольга откинулась на кресле, отпила вина, улыбнулась и в горнице как будто сразу стало светлее. Трудный разговор был позади. Константин почувствовал, как будто с плеч слетела некая тяжесть, и длинными витьеватыми словами сказал Ольге то, что княгиня несколько месяцев назад говорила сыну:

— Я хочу поговорить с тобой откровенно. О власти. Я имею право об этом говорить, ибо как наследник слишком долго ждал её от самозванца Романа. Да, самозванца! Я не боюсь этого слова, хоть это не понравилось бы его дочери Ирине, что замужем за дурнем, болгарским царём, но, слава Богу, ей теперь приходится улыбаться и кланяться мне намного чаще, чем мне ей когда-то. И ей теперь не остановиться, не повернуть назад, ибо она избрала свой путь ещё при отце — путь предательства болгар и преклонение перед Византией (я ведь говорю откровенно). Потому ты права, вырвав у меня обещание. Власть дана Божьей волей. И почему-то так получается, что один создает, а грядущие потомки, даже иногда сами того не желая, разрушают созданное. А когда происходит грызня из-за власти, то те, кто её добиваются, используют достигнутое только для своих утех и Наслаждения. Но все равно, власть должна быть сосредоточена в руках одного достойного человека. Пусть нескромно, но я считаю себя достойным и обхожу ранее писаные законы, попросту придумывая их. И чтобы мои знания, и мысли не пропали даром, я пишу наставления своему сыну...